Читать книгу - "Конец эпохи Путина. Записки политолога - Алексей Кунгуров"

Революционный субъект вызывается к жизни условиями революционной ситуации. Революционная ситуация имеет прежде всего экономическую подоплеку. Экономическая парадигма постсоветской системы просто несовместима с жизнью. Вся история РФ — история медленного угасания страны, в вены которой вогнаны иглы от нефтяной капельницы, а мозг оглушен ударной дозой пропагандисткой анестезии. Однако нефтяная игла все менее способна поддерживать слабеющий организм, а наращивать дозу пропаганды дальше просто некуда. Система приближается к той грани, где неизбежным становится срыв в нестабильное состояние.

Как отмечалось выше, легитимность правящего режима держится на шатком консенсусе между верхами и низами, который заключается в том, что верхи могут невозбранно обогащаться, утилизируя страну, если низы получают свою долю от эксплуатации ренты. Такое положение вещей признается абсолютным большинством населения СПРАВЕДЛИВЫМ. Но ресурсная база режима в свете известных событий сильно оскудела, текущих доходов для поддержания стабильности не хватает. И потому массам навязчиво предложено затянуть пояса. Элита же ни в чем не желает себя утеснять. Более того, предвидя скорый finita la comedia, старается сделать последний хапок побольше, не сообразуясь с условиями. В результате происходит то, что называется «пир во время чумы».

По этому поводу вспоминается бородатый анекдот, в котором сын обращается к отцу:

— Папа, по радио сказали, что водка подорожала. Это значит, что ты станешь меньше пить?

— Нет, сынок, это значит, что ты станешь меньше есть.

Сможет ли элита убедительно объяснить массам, что они должны теперь «меньше есть» и продолжать восторгаться властью? Самое печальное в том, что никто не может сказать, на какое время следует затягивать пояса. Фундаментальные причины для восстановления экономики отсутствуют, что нехотя признают даже представители верхов. Они пытаются убедить нас в том, что никакого кризиса в стране нет, просто мы перешли к новой реальности, новой нормальности, и потому нужно не бороться с ней, а адаптироваться. Но для десятков миллионов людей адаптироваться означает «меньше есть». И то, что элита при этом не желает «меньше пить», создает предпосылки конфликта между верхами и низами. Такое положение вещей с течением времени все острее будет восприниматься как НЕСПРАВЕДЛИВОЕ.

Скептики могут возразить: мол, в 90-е вообще жили впроголодь, зарплату месяцами не получали, и никто не бунтовал, а сейчас и подавно не станут. Я уже неоднократно объяснял феномен терпильства начала 90-х. Во-первых, «временные трудности» легко объяснялись условиями переходного периода от «ужасного» социализма к «прекрасному» капитализму. Во-вторых, в обществе преобладали позитивные ожидания: Ельцин торжественно объявил, что «мы будем жить плохо, но не долго», Чубайс обещал всем две «Волги» на каждый ваучер. Многие были опьянены новыми возможностями и свободами: отдыхать или работать за границей, заняться бизнесом, участвовать в приватизационных манипуляциях, играть в политику.

Нельзя сказать, что для всех 90-е годы были ужасными. Для активных «пассионариев», вписавшихся в рынок, это было поистине золотое время. К тому же нельзя обвинять власть в невыполнении своих обещаний. Народ хотел импортные шмотки и 20 сортов колбасы в магазинах? Он получил, что желал. Не на что купить все это? Так это временные трудности, ребята, скоро невидимая рука рынка все наладит. И вообще во всем виноваты проклятые коммуняки, которые довели страну за 70 лет.

Народ в массе своей не чувствовал себя обманутым, складывающееся положение вещей в целом воспринималось как естественное, единственно возможное и потому справедливое. Если же у кого-то и появилось ощущение, что новый порядок несправедлив, оно заглушалось надеждой, что вскоре все само собой изменится к лучшему. Вполне откровенно высказывалось даже такое мнение: мол, они там, наверху, воруют, и пускай, а как наворуются, обязаны будут и о народе подумать, а то мы за них больше не проголосуем.

Наконец, самое главное: недовольство масс не возникает в том случае, кода плохие времена сменяются очень плохими, что мы наблюдали в 90-е годы. Недовольство возникает, когда после хорошего времени приходится затягивать пояса, да еще в ситуации, когда власть не может назвать внятную причину происходящего и уверить народ в том, что скоро все изменится к лучшему.

В период кризиса 2008–2009 гг. Кремль мог представить себя жертвой обстоятельств: мол, кризис-то мировой, все страдают, даже Америка. Режим тогда располагал большими ресурсами для поддержания стабильности и воспользовался ими. Удержание курса рубля обошлось тогда в сумму свыше 200 миллиардов долларов. Затянись кризис — последствия были бы очень тяжелыми. Однако мировая экономика быстро восстановилась, нефтяные цены возобновили рост. Пронесло, как говорится. Никаких выводов из этого тревожного звоночка власть не сделала.

В 2014 г., когда сырьевые рынки вновь показали спад, у Кремля уже не оказалось достаточно средств для спасения рубля, и его опустили вдвое против доллара, заодно опустив и жизненный уровень широких слоев населения. Сейчас правящий режим сконцентрировал свои усилия на спасении бюджета. Слишком многое завязано на него — и возможность воровать, и поддержание той самой «стабильности», которая обеспечивает клептократической верхушке условия для законного и безнаказанного воровства. Ах, я снова употребил совершенно неуместное слово. Разумеется, элита не ворует, она присваивает себе часть общественного продукта в соответствии со своими представлениями о справедливости. Удастся ли Кремлю спасти бюджет и тем самым спасти себя? Формально это вроде бы получается: бюджет хоть и со скрипом, но исполняется; реальные зарплаты бюджетников хоть и сократились, но получают они их вовремя; массовой безработицы и голодных бунтов не наблюдается. Но рано радоваться, давайте проясним вопрос о том, какова цена поддержания стабильности.