Читать книгу - "Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер"

Однако в ходе обсуждения на Орфографической конференции 1927 г. предложение о переводе украинского письма на латиницу было отвергнуто. Эти проекты оказались на периферии общественного и языкового внимания, отодвинутые на задний план более актуальным заданием унификации западно- и восточноукраинской орфографических (кириллических) традиций. Тем не менее сам факт их появления хорошо отражает общий реформаторский настрой эпохи «украинзации». Заметим, что часть этих предложений (их внес М. Скрипник) Конференция первоначально утвердила, и только вмешательство республиканских партийных властей не позволило им появиться в окончательной версии «Українського правописа»: «На конференції виникла дискусія в зв’язку з тим, що виступала досить значна група робітників конференції, яка запропонувала ввести латинську абетку в українську мову замість дотеперішньої кирилівки. Зрозуміло, що це поставило б бар’єр між російською та українською мовою, зрозуміло, що це на руку українським націоналістам. İ коли голосуванням ці пропозиції було відкинуто, справа з алфавитом на цьому не закінчилась. Тов. М. Скрипник вніс пропозицію в український алфавіт внести дві латинських літери для визначення звуків "дз" та "дж"… ЦК КП(б)У під керівництвом Л. М. Кагановича засудив таку лінію на введення в українському алфавіті нових латинських літер. Конференція скасувала своє попереднє рішення про "дз" і "дж"»[884].

В советской Белоруссии этого периода без труда обнаруживаются аналогии с украинской ситуацией. Политика коренизации создавала чрезвычайно выгодные условия для становления последовательного фонетического правописания для белорусского языка. Академическая конференция по упорядочению орфографии прошла немного раньше украинской, в 1926 г. На ней также поднимался вопрос о возможности использования латиницы в белорусском письме, причем в этом случае аргументация такого шага была более основательной, чем на Украине. Помимо заявлений в революционно-марристском духе о латинице как графике будущего и международном алфавите, среди доводов сторонников латинизации звучало обоснование ее преимуществ для передачи звуковых особенностей белорусской речи на письме; апеллировали они и к существованию устойчивой местной традиции использования латиницы в среде крестьян-католиков[885].

Убежденность в несвоевременности радикальных перемен в графической форме языка[886], а также усматривание в проектах по введению латиницы очередной попытки полонизации предопределили их провал и на Украине, и в Белоруссии. Весьма типично в этом отношении высказывание одного из идеологов языковой политики на Украине эпохи украинизации наркома просвещения Скрипника, который, подводя итоги орфографической дискуссии, увязывает идеи латинизации в разные исторические периоды прежде всего с темой «внешней» национальной угрозы: «Були ще спроби завести латинський альфабет для української мови. Видатнішими представниками введення цієї течії були, з одного боку – група сполячених українських письменників 30 років 19 сторіччя, з другого боку, провідники колонізації в Західній Галичині 70-х та 90-х років, а останніми часами провідники чехізації на Закарпатській Україні та румунський уряд, що в Бесарабії та Буковині нині живосилом провадить латинську абетку для українського населення Бесарабії та Буковини»[887]. Эти аргументы были затем использованы властями, которые поспешили вмешаться и устроить политическое разбирательство. Уже в 1929 г. обвинения в планах по введению латиницы и пропольских настроениях фигурировали при арестах украинских и белорусских лингвистов. Отказ от идеи введения латинского алфавита не избавил их от обвинений в национализме, сформулированных комиссией Наркомпроса Украины по проверке работы на языковом фронте во главе с А. Хвылей. Выводы комиссии звучали так: «Нова комісія розглянула правопис і кардинально його переробила, відкинувши штучне відмежовування української мови від російської, спростивши правопис, ліквідувавши націоналістичні правила цього правопису, що орієнтували українську мову на польську, чеську буржуазну культуру»[888].

Рассмотренный нами сюжет показывает, что выбор алфавита для украинского языка в XIX и XX в. неизменно был предметом политической борьбы. Участниками этой борьбы были как «национальные», так и «внешние» акторы, а стратегии «национальных» акторов во многом определялись внешним контекстом.

Дальнейшая судьба белорусской и украинской орфографий (уже вне дискурса противопоставления алфавитов) являет собой пример сознательного влияния на систему языка с целью ограничения разрастания национальных проектов через влияние на практику кодификации. Логика языкового строительства с середины 1930-х годов исходит не столько из необходимости нейтрализации внешнего влияния на близкородственные русскому языки, сколько из стремления не допустить разрыва национальных и русской нормы. Такая направленность «Українського правописа» (1933) декларируется открыто: «Основні виправлення стосуються ліквідації усіх правил, що орієнтували українську мову на польську та чеську буржуазні культури, перекручували сучасну українську мову, ставили бар’єр між українською та російською мовами. В зв’язку з цим а) ліквідовано націоналістичні правила щодо правопису іншомовних слів; б) викинуто з правопису форми, що засмічували сучасну українську мову архаїзмами, непотрібними паралелізмами, провінціалізмами»[889]. В соответствии с логикой уничтожения «националистических ростков на языковом фронте» из украинского алфавита в 1933 г. была устранена, в частности, буква ґ как избыточная и даже вредная. Проект изменений белорусского правописания был утвержден постановлением Совета народных комиссаров Белорусской ССР также в 1933 г. Он зафиксировал некоторый отход от последовательного фонетического правописания. Другие направления вмешательства в сферу кодификации были аналогичны украинским: регламентация правописания и произношения слов иноязычного происхождения, устранение параллельных морфологических форм, отсутствующих в русском языке, отказ от терминов и лексем, тесно связанных с отдельными региональными традициями. Призывы к унификации норм повторяются вплоть до 1980-х, со временем только усиливаясь[890].

В качестве послесловия к нашей теме посмотрим на опыт использования латиницы в современных газетных, рекламных и др. публикациях на Украине. Будучи ярким примером постмодернистской языковой игры (или игры с языком?), латинизированные тексты одновременно прекрасно вписываются в контекст «алфавитных войн» прошлого. Очевидно, что практика львовского журнала «Ї» или газеты «Поступ» по использованию латиницы, будучи обусловленной практическими и эстетическими целями, одновременно вызывает ассоциации с традицией употребления латиницы в XIX в. в данном регионе и работает на создание локального (регионального), почти экзотического колорита. Негативный языковой опыт, закрепленный в этноязыковом сознании, при ослаблении внешнего давления может вызывать процесс реэтнизации и установления новой связи с алфавитом. Так, в новых условиях связь с латиницей в украинском культурном дискурсе была переосмыслена. Она больше не воспринимается в категориях противопоставления национальных проектов (украинского и польского), но оказывается включенной в собственно украинскую национальную традицию, становясь средством региональной и/или исторической стилизации.

Малоросс[891]

Понятие малоросс (малорус) – необычайно сложный и интересный предмет для исследования. Сложность его обусловлена несколькими обстоятельствами. Во-первых, малоросс – понятие, использовавшееся как для самоидентификации и репрезентации определенной группы, так и для идентификации этой группы извне, причем в тот период и на том пространстве, где стратегии идентификации были полем ожесточенной борьбы в сложных структурах взаимодействия с большим числом акторов. Поэтому малоросс и производные от него