Читать книгу - "До и после политики - Александр Щипков"

Может возникнуть вопрос: нет ли в таком подходе излишней принудительности? Нет, и вот почему.

Обратим внимание на то, что в Европе понятие «традиционный» употребляется в двух значениях: “traditional” и “conventional”. Первое – это традиции из глубины веков, которые не обсуждаются. Второе – это конвенции, которым тоже следуют, но которые заключаются здесь и сейчас, а потом могут меняться.

Почему традиции, подобно сладкому пирогу, имеют два слоя: один устойчивый, а другой – подвижный и текучий? Такова внутренняя диалектика человеческой жизни и человеческого ума, дарованная нам свыше. Без аксиом невозможно построение теоремы. Невозможно ничего доказать, не имея точки опоры в виде того, что не надо доказывать. Чтобы в чём-то сомневаться, надо в чём-то быть уверенным. Из этого исходит любое научное сообщество. Было бы странно, если бы нравственность и сфера общественных интересов были устроены по-другому.

Всякая свобода предполагает ответственность. Всякий нравственный поиск начинается с нравственных императивов: любви к старикам, помощи больным и неимущим, осуждения плясок на святынях. Если мы не опираемся на традицию, мы обречены на бесконечные споры, потому что у каждого будет своя правда.

Ещё один пример из области лингвистики. Есть английское выражение, эвфемизм, который иногда употребляют, когда говорят о чьей-нибудь смерти: “join to majority” – «присоединиться к большинству». Дело тут не только в бессмертии души, но и в том, что на земле умершие оставляют след – свой вклад в традицию. В этом смысле традиция есть вечный исторический плебисцит. Это самый совершенный вид демократии, которым обладает человечество. Он не требует предвыборной кампании, политических плакатов и слоганов, подхода к урнам и заполнения бюллетеней. Люди голосуют самой своей жизнью, без отрыва от обычных семейных и прочих житейских обязанностей. Такие выборы – самые прозрачные на свете.

Правители, опирающиеся на традиции, де факто выбирают самый демократичный путь, какую бы форму правления они при этом ни избрали. И наоборот. В этом контексте интересна фраза Пушкина, брошенная им одному из великих князей: «Все вы, Романовы, революционеры». Александр Сергеевич оказался прав. Начав с разъединения народа в его церковном житии (Раскол) – через борьбу с крестьянским «мiром» (общиной), обезземеливание, крепостное право, огосударствление Церкви и непопулярную войну, Романовы привели страну к большевизму. Этот пример показывает, как работает принцип «больше традиции – больше демократии» (и наоборот). Если, конечно, понимать демократию традиционно, как интересы большинства, а не свободу мнений меньшинства.

Почему этот вопрос о защите традиционных ценностей так обострился в последнее время, стал болевой точкой общественной дискуссии?

Потому что традиции некоторое время назад был брошен серьёзный вызов. Запреты на ношение крестов, карикатуры на Мухаммеда, разрешение на однополые браки и террор «ювенальной юстиции». В России страсти кипят не меньше, чем на Западе.

Одни мечтают отделить Церковь от общества, другие считают «патриотизм» бранным словом и падают в обморок от словосочетания «иностранный агент», третьи противопоставляют религиозному «мракобесию» пещерный рыночный фундаментализм, стремясь перенести дарвиновскую модель естественного отбора с животного мира на человеческое общество.

В какой-то момент возникла иллюзия, что можно жить в состоянии весёлой постмодернистской относительности. На выходе мы получили моральный релятивизм, подмену демократии политтехнологиями, упадок искусства, разгром института семьи, науки и образования. При этом много говорилось о том, что свобода лучше, чем несвобода. Правда, получалось почти по Оруэллу: одни почему-то всегда оказывались свободнее других.

К счастью, тенденция меняется. Появились первые признаки выхода из кризиса. Как и следовало ожидать, они заключатся в восстановлении нравственных норм. Введены нравственные фильтры для телеконтента (и не только), приняты важные законы по НКО и усыновлению, поддержанные большей частью общества.

Конечно, эти меры вызывают размежевание среди правящей элиты. Отсчёт периода нравственных приоритетов ознаменовался борьбой групп влияния, условно говоря, «чекистов» и «юристов». Но сам факт этого расслоения есть момент истины. А значит, это кризис в преддверие выздоровления общества. Представители элит сегодня вынуждены определиться: с кем они и за что. И мы видим, как вокруг традиционного политического тренда выстраивается всё более широкий консенсус.

Признаки консенсуса вокруг традиции наблюдаются и в Церкви. Православные чувствуют себя активной частью общества – духовным, социальным и национальным большинством. Интеллигентские группы, примыкающие к церковным кругам, тоже начинают это понимать.

Ещё недавно мы говорили о конфликте между Церковью и разными секулярными идеологиями, которые пришли на смену госатеизма. Их адепты настойчиво стучались в двери Церкви, в ультимативном тоне требуя заменить дух заповедей правилами секулярного общежития «в духе времени», которые непонятно кто, когда и для чего сформулировал. Словом, заменить Евангелие от евангелистов неким «евангелием» от Санта Клауса. Но трансформация светлого образа Николая Угодника не может заменить Слово Божие, а новогодние прибаутки – свидетельства Писания.

«Партия Санта Клауса» внутри Церкви ещё недавно была по-детски обидчивой и несговорчивой. Они готовы были считать провокацию Pussy искусством, зато стояние верующих к Поясу Богородицы вызывало непонятное разочарование и странную реакцию: «Кто все эти люди? Христиане ли они? Других вопросов мы не задаём». Но попытки выстраивать отношения внутри Церкви как в секулярном пространстве: власть, безмолвствующий народ и говорящая за десятерых интеллигенция – были утопией. Они противоречили принципу церковной общины, где все миряне изначально равны. Попытки заинтересовать Церковь «секулярной» повесткой сегодня выглядят фарсом.

Внутрицерковный консенсус фактически состоялся. Сегодня он укрепляется. Конечно, споры между единоверцами возможны – это естественное и хорошее дело, без этого жизнь церковная мертва. Но сегодня, Слава Богу, никто не стремится пугать оппонента обещанием раскола. Никто, как давеча, не грозит хлопнуть дверью и «уйти из Церкви». Горячность юношей, обдумывающих житьё, уступила место неспешным раздумьям. Ситуация в Церкви внушает больше оптимизма, чем в 1990-е, когда разные церковные «фракции» никак не могли договориться.

Пришло время не только думать о сиюминутном разграничении интересов, но и возвращаться к традиции как таковой. Иначе консенсус невозможен. А мы всё никак не изживём привычку гоняться за разноцветным туманом «весёлой» постмодернистской относительности. Но, как принято говорить у католиков, «Божьи мельницы мелют медленно». Рано или поздно получается мука.