Читать книгу - "Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Йоахим Радкау"

Далеко не всегда и не везде названные типы деградации среды образовывали заколдованный круг. Как раз высокая плотность населения и интенсивное аграрное хозяйство могут порождать такие традиции бережного обращения с почвами, которые не способны создать экстенсивные формы хозяйства: датский специалист по аграрной экономике Эстер Бозеруп заложила направление, в рамках которого исследуется разумность и устойчивость интенсивного мелкого крестьянского хозяйства. Если человеческие экскременты полностью возвращаются в почву, то рост численности населения не всегда ведет к истощению почв. Если считать прототипом гармонии человека с окружающей средой сад и огород, то известная степень плотности заселения создает преимущество. Интенсивное использование лесов может вести к их деградации, а может – к становлению продуманного устойчивого лесного хозяйства. Однако даже в Германии с ее богатейшей лесной документацией нелегко выяснить, когда, где и что происходило с лесами.

Кризисные механизмы экологической истории не действуют с неизбежностью природных законов, ведь человек зачастую способен к противодействию. Правда, можно сконструировать такие модели событий, когда сопротивление людей сильно затруднено. Это возможно, с одной стороны, если разрушение среды столетиями протекает медленно и практически незаметно; а с другой – в противоположной ситуации, когда разрушение набирает галопирующий темп, и различные факторы объединяются в автокаталитический circulus vitiosus[18]. В типичных случаях наблюдалось как одно, так и другое, иногда даже в одном и том же процессе. Исследования уже давно показали, «что эрозия начинается с медленного и почти незаметного переноса почвы, но затем может быстро нарастать и даже принимать катастрофический масштаб» (см. примеч. 12).

Тем не менее в общем можно исходить из того, что люди до некоторой степени чувствуют, когда они начинают разрушать собственную жизненную среду и, в принципе, могут противодействовать этому. Традиционные экологические проблемы насчитывают тысячелетний возраст и по сути своей просты, так что с древности накопилось богатое знание о том, как с ними справляться. При желании не так трудно помешать козам и овцам выбивать и выедать леса, да и многое другое в лесопользовании не открытие. Но далеко не всегда люди способны к предусмотрительному поведению, не всегда их понуждали к этому жизненные обстоятельства и не всегда наличествовали нужные для защиты среды инстанции и правовые традиции.

Болевая точка, вероятно, состоит в том, что в каждом конкретном случае адекватные стратегии решения экологических проблем вовсе не в такой степени следуют простым моделям, как сами проблемы. В игру здесь вступают культура и общество. Действенное решение часто представляет собой не прямой ответ на проблему, а компонент культуры, который хотя и может быть усилен требованиями экологии, но исходно вызван к жизни чем-то иным. Перенаселенной классической Аттике подходила некоторая культурная преференция гомосексуализму, в то время как в Тибете в более поздний период нехватке пищевых ресурсов вполне отвечали полиандрия и монашество. Решения экологических проблем часто сокрыты в социальной и культурной истории, но их еще нужно расшифровать (см. примеч. 13).

Для власти регулирование ресурсных проблем с древности обладает привлекательными сторонами: достаточно вспомнить строительство каналов и дамб и контроль над использованием воды, леса и пастбищ! История окружающей среды – это всегда история господства, и это тем более так, чем дальше она уходит от локальных проблем, выходя на уровень большой политики. Именно здесь нашим глазам открывается, вероятно, самый важный для мировой истории элементарный процесс в области экологических проблем. Проблемы как таковые сводятся к небольшому числу лейтмотивов, но их географический масштаб и подход к ним с течением времени меняются. Формирование крупных политических и еще более крупных экономических единиц, всемирная интеграция – не могут не отражаться и на истории среды. Пространственный размах проблем возрастает, на полномочия по их решению претендуют единицы все более высоких политических уровней: территории, национальные государства, наднациональные инстанции. Экологическое знание также приобретает большую эксклюзивность, переходя в руки профессионалов и государственных экспертных служб. Причины этого заложены в самой сущности дела; но его подталкивают и интересы государственной власти, и профессиональные интересы экспертного сообщества. Массовое издание лесных установлений в Европе, особенно с XVI века, в начале Нового времени служило укреплению территориального государства, затем – лесной администрации и лесной науки. Это не означает, что угрозы дефицита дерева, на которую ссылались эти установления, не было вовсе. Но нельзя считать, что всегда и везде эти документы были прямой и адекватной реакцией на ухудшение состояния лесов. То же касается и многих аграрных реформ, продвигаемых сверху. Хотя их обосновывали упадком сельского хозяйства, однако подлинным мотивом было стремление повысить доходы государства или феодала, а итогом нередко становилась угроза сверхэксплуатации ресурсов. На подобные подозрения наводят и ирригационные культуры Древнего Востока, и аграрные реформы XVIII–XIX веков, и совсем недавняя «Зеленая революция»[19].

Поддавшись притягательности дальней торговли, многие историки часто не замечают, что пропитание человечества вплоть до недавнего времени в значительной степени зависело от местной и региональной экономики, и проблемы среды чаще всего решались, если вообще решались, именно там. Внесение удобрений, поддержание земледельческих террас, очистка мелких ирригационных каналов, уход за плодовыми деревьями нельзя организовать централизованно, это дело деревень и отдельных дворов. Поэтому перенос полномочий по сохранению среды на уровень более высоких инстанций – не бесспорный процесс. То, что кажется решением, может стать холостым выстрелом и создать новые проблемы.

В связи с этим – еще одно. Среди региональных экологических проблем часто преобладает одна. Например, во многих местах надо всем довлеет ужас засухи. Он заставляет всегда и везде думать об орошении, без всякой оглядки на то, к чему это может привести в будущем. Или миф о Всемирном потопе, прослеживающийся во многих культурах древности и указывающий на то, что с самых древних времен и во многих регионах вода грозила в первую очередь наводнением. В таком случае люди не замечают, чем грозит резкое понижение уровня грунтовых вод при регулировании рек. Сходные последствия влечет за собой усердное дренирование, когда в нем видят главное средство повышения прибылей сельского хозяйства. Еще в 1930-е годы специалист по сохранению ландшафтов Альвин Зайферт жаловался на то, как сильно влияет на немецких гидростроителей традиционная «водобоязнь». Похожий эффект вызывал страх перед заразными болезнями, исходящими из болот; гигиенист Макс Петенкофер даже объявлял подземным болотам «войну не на жизнь, а на смерть». Заболачивание и наводнение также были давно известны в долине Мехико, страх перед ними прослеживается с XVI века. Дренаж проводили здесь с таким упорством, что в XX веке город начал сохнуть и оседать (см. примеч. 14). Экологическая мономания создает новые проблемы.