Читать книгу - "Выйти из хаоса. Кризисы на Ближнем Востоке и в Средиземноморье - Жиль Кепель"

Как и все производители нефти, Иран извлек существенную выгоду из повышения цены за баррель, несмотря на то что он, не будучи арабским государством, не участвовал в принятии решения об эмбарго в октябре 1973 года. Но шах Мохаммед Реза Пехлеви впоследствии сумел сыграть на повышении цен, видя в четырехкратном росте котировок возможность превратить свою страну в одну из крупнейших мировых держав. Он демонстрировал свои непомерные амбиции на рекламных страницах западных изданий, приобретал акции европейского ядерного агентства Eurodif и заставлял нервничать соседей по Персидскому заливу, опасавшихся доминирования Ирана в регионе. Мегаломания Пехлеви, ярко проявившаяся на роскошных празднествах в Персеполе, организованных в октябре 1971 года по случаю 2500-летия Персидской империи и стоивших казне миллиарды долларов, приносила выгоду от неслыханного увеличения нефтяных доходов прежде всего доверенным лицам шаха, его армии и государственному аппарату в ущерб гражданскому обществу, страдавшему от репрессий полицейского режима. Ущемление традиционного среднего класса, представленного рыночными торговцами, а также вышедшего из той же среды шиитского духовенства способствовало развитию социального кризиса. Ситуация усугублялась притоком в города сельского населения, движимого несбыточными надеждами урвать кусок нефтяного пирога и сформировавшего огромный слой «обездоленного» пролетариата. В этих условиях многочисленные студенты, десятками тысяч отправлявшиеся учиться на Запад на щедрые правительственные гранты, чтобы строить Иран будущего, отворачивались от авторитарного и коррумпированного режима шаха.

Визит Пехлеви в США в ноябре 1977 года, когда президент-демократ Джимми Картер намеревался «придать более нравственный характер» американской внешней политике после своего предшественника Ричарда Никсона, спровоцировал массовые демонстрации протеста. Слезоточивый газ, использовавшийся для разгона студентов и активистов, в большинстве своем марксистов и левых, запрудивших Национальную Аллею в Вашингтоне, был донесен ветром до розария Белого дома, и плачущему монарху пришлось прервать выступление, транслировавшееся по радио и телевидению. Символическое значение этих кадров поколебало авторитарный режим и придало смелости иранской оппозиции, тем более что американские требования уважать права человека способствовали смягчению репрессий. Как в Алжире в 1988 году и в ходе «арабских волнений» в начале 2010 годов, «закваска» революционного процесса была замешана религиозными силами, которые перехватили инициативу этого движения и повернули его в выгодное им русло. Авторитарно настроенные модернизаторы в арабских странах поставили искаженно истолкованный секуляризм на службу диктатуре, скомпрометировав легитимность демократической оппозиции, защищавшей те же идеалы, но в их подлинном значении. Пехлевистский же Иран способствовал поляризации оппозиции, вокруг компартии с одной стороны, и наиболее политизированных группировок шиитского духовенства с другой.

При всем атеизме марксистов между этими двумя полюсами существовало нечто вроде структурного сходства. Как и коммунистические организации, духовенство было иерархизировано и легко и эффективно доносило до своей паствы лозунги и призывы к действию (в отличие от суннитского мира, где за авторитет боролись между собой многочисленные улемы). Это было ценным козырем для организации перманентного революционного движения, направленного на свержение диктатуры. Это структурное соответствие отразилось и в возникновении множества смешанных исламо-марксистских или исламо-левацких групп. Наиболее известная из них – Организация моджахедов иранского народа, в чьем названии сочетались понятия джихада и популизма. Эта гибридизация стала возможной благодаря Али Шариати, интеллектуалу, родившемуся в семье богослова и впоследствии учившемуся во Франции в Латинском квартале. В своем переводе на фарси труда Франца Фанона «Проклятьем заклейменные» (Франц Омар Фанон – франкоязычный вест-индский революционер, социальный философ и психоаналитик. – Прим. пер.) он переформулировал в соответствии с языком Корана знаменитое марксистское противоречие между «угнетенными» и «угнетателями». Первое понятие он передал как «обездоленные» (мостадафин), а второе – как «надменные» (мостакбирин). Но эти понятия не полностью соответствовали марксистским категориям. Включение в них мощной этической составляющей, пропитанной религиозным духом, позволяло сдвинуть границы, разделяющие противоборствующие социальные классы. Такой подход давал возможность объединить в надкатегории «обездоленных» всех противников шаха, от рыночных торговцев до вышедших из деревень пролетариев. Набожный средний класс и бедная городская молодежь, которые с чисто социальной точки зрения должны были быть антагонистами, под руководством духовенства, разделявшего ту же идеологию, сливались в едином революционном процессе.