Читать книгу - "Политология революции - Борис Кагарлицкий"

Это поражение произошло на фоне весьма завышенных ожиданий партийного руководства. Ведь еще за полгода до выборов (до того, как-дало о себе знать разочарование работой ПДС в Сенате Берлина), за нее собиралось голосовать до 6,9 % избирателей.[318]

Берлинская катастрофа ПДС была заранее запрограммирована. По большому счету, проблема состояла не в том, насколько большими оказались уступки, на которые пришлось идти ради сотрудничества с социал-демократами, а в том, что сама по себе социал-демократия превратилась из умеренно левой, пусть даже оппортунистической, силы в правую, неолиберальную силу, с которой надо было не сотрудничать, а непримиримо бороться. Любое — независимо от конкретных условий — сотрудничество с партией Шредера могло означать только одно: участие левых в проведении неолиберальной, антисоциальной политики. Именно неспособность (или нежелание) понять этот достаточно простой факт предопределило череду неудач, с которыми столкнулось руководство демократических социалистов.

После выборов руководство ПДС оказалось в состоянии шока. Среди лидеров началась ожесточенная борьба за власть. Однако результатом «шоковой терапии» 2002 года стал новый поворот влево. Не только радикальные критики прежнего курса, но и его сторонники сошлись на том, что социалистам, чтобы вернуться в федеральную политику, надо проявить характер, занять жесткие позиции и противопоставить себя правому курсу социал-демократов. Показательно, что Левая партия Швеции и Социалистическая левая партия Норвегии, идеологически близкие к ПДС, сделали аналогичные выводы.

На съезде в Гере, прошедшем 12–13 октября 2002 года, лидер ПДС Габи Циммер, пообещавшая проводить более левый курс и, в частности, пересмотреть условия сотрудничества с СДПГ, была переизбрана подавляющим большинством голосов. Правая пресса восприняла произошедшее как начало кризиса и превращения ПДС в «секту». Среди сторонников и членов партии это, напротив, воспринималось как первый шаг к преодолению кризиса.

Поскольку съезд в Гере примирить враждующие группировки не смог, Габи Циммер уступила место Лотару Биски, который вернулся на пост лидера с твердой решимостью вновь сплотить партию, примирить различные течения и наладить работу. Добросовестный политический работник, никогда не отличавшийся чрезмерными амбициями, Биски взял на себя неблагодарный труд по спасению тонущего корабля. В значительной мере ему это удалось, рейтинг партии стабилизировался. Даже в Берлине число ее сторонников начало мало-помалу расти. Но теперь ПДС приходилось, по сути, заново искать свое место в политической жизни страны. Многое из того, что было с таким трудом достигнуто в 1990-е годы, казалось потерянным.

Однако история предоставила восточногерманским социалистам еще один шанс. Неолиберальная политика Шредера привела к расколу социал-демократии и тем самым открыла перспективу для формирования новой левой партии в Германии.

Точка кипения

Гром грянул весной 2005 года. Сначала избиратели земли с Северный Рейн — Вестфалия отправили в отставку местное социал-демократическое правительство. Выборы обернулись беспрецедентной катастрофой для СДПГ. Мало того, что с поражением в Вестфалии правительство Шредера окончательно теряло влияние в верхней палате германского парламента — Бундесрате, превращаясь в заложника христианско-демократической оппозиции. Психологический шок был не менее значимым. Северный Рейн — Вестфалия для немецкой социал-демократии является примерно тем же, что Бавария — для консерваторов. СДПГ правила и побеждала здесь всегда, начиная с первых свободных выборов после Второй мировой войны. Но именно традиционный социал-демократический избиратель теперь резко отвернулся от партии Шредера, отказав ей в доверии. И не столько консерваторы победили — они сами были растеряны, не зная, что делать со своим успехом, сколько правящая партия проиграла.

Массовое дезертирство избирателей совпало с уходом активистов. На протяжении многих лет люди терпели и сохраняли партийную лояльность — во имя исторических традиций социал-демократии или в надежде, что, поддерживая «свою» партию, они останавливают правых. Но отныне социал-демократы не могли даже представить себя «меньшим злом». Терпение лопнуло.

Сначала из партии стали выходить профсоюзные деятели, Потом начали открыто говорить о своем несогласии и некоторые политики которые до того молчали или, критикуя партийное руководство, не решались открыто бросить ему вызов выступлениями политиков. Лидером недовольных стал бывший министр финансов Оскар Лафонтен. «Когда возглавляемое социал-демократами правительство навязывает народу антисоциальные рыночные реформы, долг всякого настоящего социал-демократа бороться с этим правительством», — заявил он.[319]Проведя 39 лет в социал-демократической партии, теперь он готов был выйти из нее, во имя все тех же принципов, которые некогда заставили его в эту партию вступить.

Выборы в земельный парламент состоялись 22 мая в самый разгар подготовки к референдуму по проекту Европейской Конституции, проводившемуся во Франции и Голландии. Не прошло и месяца, как французы и голландцы отвергли конституционный проект, за который дружно агитировали политики всех ведущих партий. Затем саммит Европейского Союза не сумел принять бюджет. Интеграционный проект оказался в кризисе.

Это выглядело странным на фоне оптимистических прогнозов, которые годами обрушивали на обывателя средства массовой информации и аналитические центры. Политическая авария произошла на фоне многочисленных экономических и социальных проблем, которые лидеры Союза много лет тщательно и любовно создавали. Правда, создавали они проблемы не для себя, а для своих граждан, старательно угождая банкирам, транснациональным корпорациям и бюрократии, расплодившейся до таких масштабов, что кошмары Франца Кафки кажутся милой детской сказочкой.

Со времен Маастрихтского договора 1992 года каждый новый шаг в сторону интеграции сопровождался возрастающим сопротивлением жителей континента, но всякий раз правящим классам удавалось это сопротивление сломить. Теперь, однако, недовольство достигло критического порога. Переступить его оказывалось невозможно без прямого и открытого отказа от институтов буржуазной демократии.

Комментаторы, выражающие точку зрения правящего класса, после некоторого замешательства все же придумали удобное для власть имущих объяснение. Народ во Франции и Голландии проголосовал против «польского сантехника» и его восточноевропейских коллег, которые «понаехали тут» после расширения Евросоюза. А заодно — против присоединения Турции к единой Европе. Испугались за свои рабочие места, поддались расистским предрассудкам. В общем, население глупое, отсталое, эгоистичное, насквозь зараженное ксенофобией. А элиты — просвещенные и гуманные.

Самое печальное, что подобные рассуждения можно услышать от крайних левых не реже, чем от либеральных правых. Когда, критикуя Шредера, Оскар Лафонтен упомянул, что немецкие рабочие теряют свои места из-за социального демпинга, связанного с ввозом дешевой рабочей силы, это вызвало бурю протестов на левом фланге.[320]Дискуссия свелась к чисто филологическому вопросу: имел ли политик право употреблять слово Fremdarbeiter, которое использовалось в нацистской Германии для обозначения людей, привезенных в рейх для подневольного труда.