Читать книгу - "Диктатор и его модель. Молдова - власть без легитимности - Александр Бойко"

Гаитяне и до 1963 г. знали, что их президент Папа Док – великий вудуист, поклонник дикарского культа, в котором искаженные католические церемонии сочетаются с колдовством, жертвоприношениями дагомейским идолам и заклинаниями, позволяющими превращать умерших людей в послушных «зомби». Сам Дювалье не только не отказывался от подобной славы – он всячески пропагандировал себя в качестве могущественного жреца вуду – «лоа». Он изменил цвета национального флага на красный с черным – цвета влиятельной вудуистской секты Бизанго. Он всегда одевался в черный костюм с узким черным галстуком – так в народе было принято изображать «лоа кладбищ» Барона Субботу, предводителя зомби и вампира. Даже тайная полиция и спецслужбы президента периодически прибегали к ритуалам вуду. Оппозиционеров, приговоренных к смерти, расстреливали ночью на городском кладбище – согнав на зрелище школьников из окрестных школ. Трупы тех, кто умер или покончил с собой, спасаясь от мести Папы Дока, похищали «тонтон-макуты» – и народ искренне верил, что судьба похищенных хуже смерти: «Барон Суббота» превратит их в зомби и заставит работать по ночам.

При всем этом режим вампира держался в значительной мере и на американских штыках. Когда в апреле 1970 г. против Дювалье восстала часть гаитянского флота, мятеж был подавлен с помощью американской авиации. После возвращения к власти в США в 1968 г. республиканцев финансовая, политическая и военная поддержка режима Дювалье вновь стала полномасштабной и регулярной.

Безыскусная приватизация государства воронинским режимом, конечно, способна произвести серьезно впечатление. Но вряд ли именно она вызвала жесткую оценку опытного российского политика, ближайшего соратника президента Путина – Дмитрия Козака. Покидая Кишинев 25 ноября 2003 г. после того, как было сорвано подписание согласованного ранее меморандума об урегулировании молдавско-приднестровского конфликта и был отменен визит российского президента в Молдавию, представитель Москвы охарактеризовал состояние отношений между странами как «ситуацию за гранью добра и зла». Однако началось все немного ранее – с простейшего выбора меньшего из зол.

Накануне парламентских выборов 2001 г. новое российское руководство склонялось к тому, чтобы поддержать альянс Брагиша. И только в последний момент было решено не ставить ни на кого – зачем ссориться с коммунистами Молдавии, ведь их главная программная установка вроде бы не коммунизм, а ориентация на Россию.

Это решение какое-то время казалось верным – довольно долго Владимир Воронин всячески поддерживал впечатление о себе как о верном друге Москвы. Только в течение первого года своего правления президент-коммунист встретился с Владимиром Путиным десять раз. При этом многих даже пророссийски настроенных политиков в Молдавии приводила в замешательство чрезмерная подобострастность главы их государства, проявленная во время встреч с российским коллегой. По большому счету, Воронина можно было понять: от России зависит решение многих проблем Молдавии – экономических, в том числе связанных с выгодой для страны с трудовой миграцией, и политических – урегулирования в Приднестровье.

К 2001 г. приднестровский конфликт стал для молдавской элиты едва ли не самой болезненной проблемой. Жестко консолидированное, сильное, эффективно управляемое непризнанное государство – при всех своих очевидных проблемах в сфере демократии, экономики, международных связей и т. д. – оказалось куда более жизнеспособным образованием, чем ожидали многие, и в некотором смысле даже более жизнеспособным, чем сама Республика Молдова. Причин у этого много – и национальное единство, обеспеченное долговременным противостоянием с агрессивным, но не очень разумным и сильным врагом в лице молдавских прорумынских сил, и мощный промышленный комплекс, который там, в отличие от Молдовы, был сохранен и продолжал работать. И, наконец, личный потенциал Игоря Смирнова – политика, обязанного своей властью безусловной народной поддержке и пережившего на своем посту уже трех президентов Молдовы.

Однако в конце концов действовать вне пределов своей специфической морали – той самой, о которой так по-ницшеански отозвался Дмитрий Козак, – кишиневский диктатор тоже оказался не способен. И наверное, только для приднестровского президента Смирнова и его команды поведение Воронина не стало неожиданностью. Российский же истеблишмент растерялся – как, наверное, растерялся президент Кеннеди, узнав о том, что колдуны-хунганы вызвали к нему из преисподней дьявола.

Вероятно, существенную роль во внезапном изменении настроения президента-коммуниста сыграло то, что средний советский партаппаратчик и бывший руководитель сельской хлебопекарни просто не смог найти в своем арсенале привычных решений ничего более адекватного для решения непростых политических задач. Капризный, эгоцентричный, не способный к компромиссу и договоренностям, Воронин оказался в равной степени не приспособлен ни к выстраиванию отношений с бизнесом (о чем было сказано выше), ни к налаживанию эффективных международных связей, ни тем более к разблокированию серьезных конфликтов. Единственным стилем взаимоотношений с окружающими, доступным Воронину, судя по всему, оказалось силовое давление, грубое «выстраивание по стойке смирно». Кроме этого он мог принять чисто эмоциональное решение, игнорируя различие в «весовых категориях» договаривающихся сторон – так же, как его гаитянский предтеча, всерьез объявивший колдовскую войну ядерной сверхдержаве.

Подписание меморандума по Приднестровью, с точки зрения Воронина, должно было стать всего лишь одним из штрихов нарисованной в его воображении картины мира: Россия должна была принять правила игры воронинского клана как в политике, так и в экономике, исполнившись благодарности, которая должна была немедленно конвертироваться в материальную форму и поступить в уже упоминавшееся «единственное окно», встроенное в государственную систему Воронина. Подразумевалось, что похожая судьба ожидала и Приднестровье. Как отмечают приднестровские комментаторы, лидер ПКРМ с самого начала «процесса урегулирования» ставил перед собой прежде всего цель взять под контроль успешно работающую промышленность Приднестровья. При этом кажущаяся готовность Воронина подписать «меморандум Козака» обманывала, похоже, только российскую сторону и тех, кто относится ко всякого рода законам и меморандумам иначе, чем люди, подобные Франсуа Дювалье. Поэтому случилось так, что пока россияне и приднестровцы согласовывали текст меморандума, их «равноправный» партнер, президент Воронин, по существу всерьез обсуждал одну-единственную тему – условий и размеров отступных за его туманное согласие разрешить с учетом интересов всех сторон приднестровский конфликт.

Так или иначе, в определенный момент Воронин почувствовал, что ни россияне, ни приднестровцы встраиваться в удобную для него картину мира не желают. По крайней мере потому, что российские власти не могут себе позволить участвовать в крайне сомнительной сделке, да к тому же с весьма ненадежным партнером. И тогда руководитель государства просто обиделся.

Весьма сомнительно, что объявленная позже версия причин позорного срыва процедуры подписания меморандума и визита Владимира Путина вполне соответствует действительности. Она явно была рассчитана на то, чтобы ввести в заблуждение не только Дмитрия Козака и российское руководство, но и нынешнего генерального секретаря НАТО, а в ноябре 2003 г. председателя ОБСЕ, министра иностранных дел Нидерландов Яапа де Хоопа Схеффера. Недовольство, высказанное ОБСЕ в адрес «русского плана урегулирования», стало для Воронина не причиной, а лишь поводом отказаться от российского плана урегулирования. А пропавшие подписи на недоподписанных документах, внезапный поворот ПКРМ в сторону европейских ценностей и румынского самосознания оказались лишь благовидным прикрытием разрыва отношений с партнерами. В действие де-факто вступил собственный воронинский план урегулирования, далекий как от предложений России, так и от европейских стандартов, предлагаемых ОБСЕ.