Читать книгу - "Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер"

отличается это описание истории взаимоотношений Великороссии и Малороссии от представлений Белинского – «колониально-цивилизаторский» дискурс сменяется концепцией «общего дела».)

Де-Пуле подчеркивал, что «ничего не имеет против писания рассказов, стихотворений, драматических пьес на малороссийском наречии» и призывал, чтобы «подобные сочинения не были исключением из общих цензурных правил». «Мы не видим также причины, почему нельзя дозволить учителю сельской школы прибегать с учениками к народному говору? Почему сельский священник не может также поступать со своими прихожанами даже в церкви, поучая их как проповедник?»[707] Фактически де-Пуле повторял «разрешительную» часть записки Дондукова-Корсакова. Единственное отличие – это скептицизм харьковского генерал-губернатора в отношении способности крестьян понимать схоластические проповеди священников на каком бы то ни было языке.

Далее, в точном соответствии с логикой Дондукова-Корсакова, де-Пуле переходил к ограничениям, повторяя, а кое-где развивая его тезисы. Де-Пуле подчеркивал недопустимость придания малороссийскому языку официального статуса, использования его в образовании (за оговоренным исключением), в суде и других государственных институтах, в армии. Даже церковная проповедь на малорусском допустима, по его мнению, лишь в сельской церкви, поскольку в городе, где понимают по-русски, малорусская проповедь превратилась бы в орудие пропаганды. А в средней школе «нельзя допускать, чтобы воспитанники говорили между собой по-малороссийски»[708]. Конечный идеал де-Пуле – языковая ассимиляция: «В настоящую пору распространение нашего государственного языка […] идет с изумительною быстротой. […] О Малороссии и говорить нечего: здесь каждый крестьянин, каждый казак, пожив в городе, eo іpso становится уже москалем. […] Народность сама ассимилируется, сама бежит навстречу с общей матерью-родиной, а вы говорите о жестокости, насилии!»

Де-Пуле отмечал, что очерченная им сфера допустимости малороссийского языка не может удовлетворить украинофилов, и настаивал, что «в случае их попыток перейти указанные черты […] должен быть дан им сильный отпор, сильный, как во всяком внутреннем расколе»[709]. Здесь он продолжал линию Каткова, подчеркивая особое качество украинофильского «лингвистического сепаратизма» (де-Пуле дважды употребляет это понятие[710]) как диверсии изнутри русского национального тела. «Надеемся, что наши украинофилы […] указывать не будут на пример иноплеменных литературных языков, благополучно существующих и даже нарождающихся в нашей империи. […] Пример этот нам, русским, не указ, и особенного существенного вреда нам не приносит, как принесет непременно это разделение на ся, эти две или три русские литературы, каждая со своим языком», писал он, упоминая и угрозу развития потенциального белорусского сепаратизма по примеру малорусского[711]. В целом, если вспомнить те оговорки, с которыми Катков поддержал Валуевский циркуляр, статья де-Пуле была изложением последовательно националистической катковской позиции применительно к условиям, сложившимся накануне гибели Александра II. Отметим, что позиция эта совпадала со взглядами Дондукова-Корсакова, демонстрировавшего наиболее гибкий подход к украинскому вопросу среди высших царских бюрократов.

Показательно, что Костомаров предпочел не ввязываться в полемику с «Русским вестником» и ответил лишь на критическую статью в «Современных известиях», касавшуюся более частных вопросов, опубликовав в марте в «Вестнике Европы» статью «По вопросу о малорусском слове». Он отстаивал тезис о двуязычных учебниках и отрицал обвинения в лингвистическом сепаратизме. Осуждая вообще стремление смешивать проблемы правописания (то есть кулишовку) с политикой, он, впрочем, оговаривался, что сам предпочитает систему, разработанную Максимовичем, с «ы» для твердого «и» и «и» для мягкого, как в русском[712]. В заключение Костомаров призывал к «снятию всякого запрещения с малорусского наречия и предоставлению совершенной свободы писать на нем»[713].

И эту статью Костомарова Катков не оставил без ответа. Он прибег к весьма сильному, но и в той же степени неджентльменскому полемическому ходу, перепечатав под заголовком «Украинофильство и г. Костомаров» четыре свои антикостомаровские статьи 1863 г., в которых обвинял Костомарова в пособничестве польским стремлениям расколоть русскую нацию[714]. В кратком предисловии к этой подборке он писал: «Двадцать лет назад было смутно в умах – появился Костомаров с украйнофильским вопросом. Теперь то же самое. Если бы ничего не знать, что происходит вокруг, то довольно этого появления, чтобы узнать погоду»[715]. В апреле 1881 г. эти слова звучали как прямое обвинение если не в сотрудничестве с цареубийцами, то, во всяком случае, в стремлении воспользоваться их успехом. (Между тем все статьи Костомарова были написаны до 1 марта 1881 г.) В то же время многие читатели «Русского Вестника», впервые знакомившиеся с этими статьями Каткова, могли теперь узнать, что Костомаров не всегда отстаивал права украинского языка как всего лишь «наречия для домашнего обихода».

Совершенно новые мотивы в дискуссию об украинофильстве внесли публикации в народническом «Русском богатстве». В феврале 1881 г. журнал напечатал статью своего штатного публициста Л. Алексеева «Что такое украинофильство?». Он осуждал попытки представить украинофильство как польскую интригу и говорил о движении как о «несчастном, напрасно гонимом и оклеветанном». Алексеев заявлял себя «самым горячим и верным сторонником» стремления украинофилов «отстоять национальную самобытность малорусского народа, легальными средствами бороться против его обрусения, против ассимилирования его великороссом». Обвинения в сепаратизме Алексеев вполне искренне считал совершенно беспочвенными, и призывал разрешить малорусский язык в школе и в печати[716].

Но, начав «во здравие», он весьма неожиданно переходил к «за упокой», к рассуждениям о том, почему украинофильство ему «антипатично». «Мы, малороссы из партии народников, – писал Алексеев, – но нам нет дела до того, будет ли Малороссия жить как нация или помрет; мы заботимся только о народе, а не о нации… Этим мы отличаемся от украинофилов, которые очень заботятся о Малороссии как национальной единице и отделяют малорусское дело от великорусского. В сложном понятии «малорусский крестьянин» для нас впереди стоит – «крестьянин», а для украинофилов – «малоросс»[717]. «Существование или исчезновение национальных отличий ни малейшим образом не влияет на развитие и удовлетворение коренных, существенных духовных и материальных нужд человеческой личности, – так формулировал Алексеев кредо журнала по национальному вопросу. – Возрождение малорусской народности вовсе не нужно. Мало того, оно невозможно. Оно идет вразрез с направлением нашей эпохи. Украинофильство – движение ретроградное»[718].

Алексеев повторил свои основные антиукраинофильские тезисы в июле 1881 г. в статье «Еще об украинофильстве», которая явилась ответом на рецензию в «Неделе», заметившей, что взгляды Алексеева, в конечном счете, совпадают со взглядами публициста «Киевлянина» А. Иванова, впервые выступившего против украинофилов еще в 1863 г. в катковском «Русском вестнике». Впрочем, здесь Алексеев, в прямом противоречии со своей первой статьей, уже утверждал, что «малороссийский язык находится теперь уже в периоде вымирания»[719]. Осенью 1881 г., когда надежды на сколько-нибудь радикальный пересмотр Эмского указа окончательно развеялись, в полемику с Алексеевым включился Драгоманов, который, вероятно, посчитал, что тактические соображения, из-за которых он