Читать книгу - "Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Вадим Леонидович Телицын"

особенно «неважным», делам Ушаков обращался в Кабинет, где заседали влиятельнейшие сановники — А. И. Остерман, кн. А. М. Черкасский, потом П. И. Ягужинский и А. П. Волынский. Из некоторых протоколов Кабинета видно, что Ушаков работал рука об руку с кабинет-ми-нистрами и стремился добиться коллективной ответственности с министрами по наиболее острым делам, и чего последние, естественно, стремились избежать. Недовольство Ушакова таким положением прорвалось во время допроса Волынского 17 апреля 1740 года, когда Ушаков говорил не без раздражения бывшему кабинет-министру:

„По делам Тайной канцелярии что надлежало, о том не токмо графу Остерману, но князю Черкасскому и тебе непрестанно говаривал, чтоб те дела слушать, а от вас говаривано, что времени нет“»[316].

То есть, «завязанными» на политическом сыске оказывались все высокопоставленные лица Российской империи, причем многие, впоследствии, оказались сами в тех же темницах, где присутствовали на допросах несчастных подследственных. Как говорится, никогда не зарекайся от сумы и тюрьмы[317].

«Переезд двора в Петербург вынудил перестроить структуру политического сыска. В Москве была оставлена Контора тайной канцелярии со штатом в семнадцать человек. Ею ведал «в надлежащей тайности и порядке» главнокомандующий Москвы С. А. Салтыков. Семен Андреевич Салтыков был не только родственником императрицы, но и одним из ее преданных сторонников, помогших ей восстановить самодержавие. Уезжая в Петербург, она поручила Москву именно надежному Салтыкову. Он сосредоточил в своих руках всю власть в старой столице, а также во всей обширной Московской губернии. Сыскной орган — Контора тайной канцелярии — оказался также в его ведении. В этом-то и состояла перестройка системы сыска. Начиная с 1731 года и до конца XVIII века, московский главнокомандующий был руководителем московского отделения сыскного ведомства и подчинялся непосредственно государыне. Контору тайной канцелярии разместили на старом месте, в Преображенском под началом секретаря Василия Казаринова (не давало спокойно спать само слово «Преображенское». — В. Т.). Однако сразу после вступления Салтыкова в должность Казаринов впал в немилость и под арестом был доставлен в Петербург. Что он натворил, неизвестно, но Анна предписала Салтыкову „на место его определить добраго и надежнаго, и к тем делам способнаго секретаря", а всех других служителей заново аттестовать и вести „как надлежит — с добрым и крепким порядком, без всякаго послабления". Возможно, какие-то „послабления" (например, взятки) и стали причиной опалы Казаринова»[318].

То есть «оборотни в погонах» существовали еще и тогда, в очень далекие времена, в период царствования Анны Иоанновны. Но взяточники (особенно в таких чинах) — вещь маловообразимая, из ряда вон выходящий случай[319]. До взяток ли было перегруженным сверх меры сыскарям?

«При Анне Ивановне были организованы четыре следственные комиссии; по делу князя А. А. Черкасского (1734 год), князя Д. М. Голицына (1736 год), князей Долгоруких (1738 год) и А. П. Волынского (1740 год). Позже, в короткое правление Анны Леопольдовны, действовали еще две временные следственные комиссии: по делам Э. И. Бирона и А. П. Бестужева-Рюмина (1740–1741 гг.). С приходом к власти Елизаветы Петровны была создана следственная комиссия по делу Остермана, Миниха, Левенвольде и других. В 1743 году существовала следственная комиссия по делу Лопухиных, в 1749 году — комиссия о преступлениях Лсстока, а в 1758–1759 годах — следственная комиссия по делу канцлера А. П. Бестужева-Рюмина. Все эти комиссии учреждались по именному указу. Среди членов комиссии обязательно числился начальник Тайной канцелярии, который, в сущности, и направлял деятельность комиссии, ибо настоящее «исследование» велось в стенах, точнее застенках, Тайной канцелярии. Закончив работу (как правило, весьма непродолжительную), следственная комиссия, на основе допросов подследственных, составляла экстракт (иногда «Краткий», иногда «Обстоятельный») на высочайшее имя государыни и «сентенцию» — приговор, который верховная власть «апробировала», то есть одобряла. Во многих случаях этот приговор был лишь выражением высочайшей воли, что делало заселение таких комиссий формальностью. Примером может служить расследование по делу кабинет-министра А. П. Волынского весной 1740 года[320]. После нескольких заседаний, на которых Волынский был обвинен в тяжких государственных преступлениях, следственная комиссия как бы растворилась, ушла на задний план и все дело сосредоточилось в Тайной канцелярии, где начались допросы, пытки и очные ставки в застенке. Из девяти человек следственной комиссии при деле Волынского остались только двое — Ушаков и сенатор И. И. Неплюев. Получив 6 июня 1740 года именной указ «более розысков не производить, но из того, что открыто, сделать обстоятельное изображение и доложить», они написали доклад, обвинив Волынского в оскорблении государыни, в сочинении «разных злодейских рас-суждений», а также в намерении посадить на престол своих потомков. Так было раздуто с помощью следственной комиссии знаменитое дело Волынского, которое привело его и нескольких близких ему приятелей на эшафот и вызвало панику в Петербурге. Здесь важно подчеркнуть, что комиссия, руководствуясь негласными указаниями, послушно направила дело по худшему для Волынского варианту, притом что доказательств его государственных преступлений у следствия не было»[321].

Волынский, как и многие другие, оказался безвинной жертвой. И таких было немало, но история не сохранила их имена. А Волынский — фигура очень значимая, он занимал в свое время второе — после императрицы — место в иерархии высокопоставленных чиновников. Но тот же Волынский, будучи на самом верху правительственного Олимпа, сам участвовал в допросах, внимательно следил за ходом следствия по очень важным делам, интересовался деятельностью политического сыска[322].

«Многие факты из истории следственных комиссий убеждают, что такие комиссии были фиктивными органами расследования, они, в сущности, лишь подбирали материал для репрессий и утверждали то, что им предписывалось заранее свыше. Даже вопросы подследственным, как и приговоры по их делам, готовились не в комиссии, а при дворе, и ее членам строго предписывалось вести допрос, не уклоняясь от предложенных пунктов. Обычно следственные комиссии созывались поспешно, входившие в них сановники и генералы слабо представляли себе не только суть дела, но и не помнили всех вопросов, по которым они должны были допрашивать преступников. В январе 1741 года следственная комиссия генерала Г. П. Чернышева, которой поручили допросить сподвижника Бирона, А. П. Бестужева-Рюмина, получила из Кабинета министров не только «учиненные для допросу Алексея Бестужева-Рюмина пункты», но и указ-предупреждение о том, чтобы при допросе преступника комиссия не принимала «у него притом других никаких посторонних и излишних доказательств». Членов комиссии призывали действовать согласованно: «Имеете вы все собраться в нашей Тайной канцелярии и… сами, прослушав те пункты в какой силе оные состоят, в твердой памяти иметь, почему б могли вы при допросе его единогласно поступать, дабы иногда, от разных между вами разговоров, каким-либо