Читать книгу - "Коммунизм и фашизм. Братья или враги? - Сергей Кара-Мурза"

И фашистское, и советское государство опирались на понятие народ (впрочем, фашисты чаще использовали термин «нация»). Но это понятие наполнялось разным смыслом.

В России не произошло рассыпания народа на «атомы» (индивиды). В разных вариациях общество всегда было целым, образованным из соборных личностей. Вот слова двух очень разных религиозных философов. С.Франк: «Индивид в подлинном и самом глубоком смысле слова производен от общества как целого. Существует недифференцированное единство сознания — единство, из которого черпается многообразие индивидуальных сознаний». Вл. Соловьев: «Каждое единичное лицо есть только средоточие бесконечного множества взаимоотношений с другим и другими, и отделять его от этих отношений — значит отнимать у него всякое действительное содержание жизни».

Русский коммунизм и советский строй, в основе мировоззрения которого лежал общинный крестьянский коммунизм, унаследовали эту антропологию, это представление о народе и обществе — удаляясь при этом от Маркса. Вошедшая в государственную советскую идеологию категория народ не вырабатывалась и не навязывалась, а была унаследована без всякой рефлексии, как нечто естественное. Большевики, а затем и советское обществоведение не выработали своей теоретической концепции народа (что очень дорого обошлось советскому обществу в конце 80-х годов и дорого обходится сегодня).

Фашизм, напротив, «наложил» на индивидуализированное общество догму общности как идеологию (что изуродовало многие черты атомизированного современного общества). Вот слова из программы Муссолини: «Нация не есть простая сумма живущих сегодня индивидов, а организм, который включает в себя бесконечный ряд поколений, в котором индивиды — мимолетные элементы». Это как будто переписано у наших евразийцев, только вместо личности (принципиально отличной от категории индивида), частицы нации представлены в фашизме атомами, мимолетными элементами.

И в советской идеологии, и у философов фашизма есть много высказываний против индивидуализма и свободной конкуренции, за солидарность и первенство общественных интересов. Но суть определяется ответом на вопрос «что есть человек?» Отсюда исходят разные смыслы похожих слов. В русском и в прусском социализме (идеями которого питался фашизм) речь идет о несовместимых вещах. Между ними — пропасть, которой, кстати, нет между либерализмом и фашизмом. Коммунизм — это квазирелигиозная идея соединения, даже братства народов. Фашизм — идея совершенно противоположная. В.Шубарт писал в своей книге: «Фашистский национализм есть принцип разделения народов. С каждым новым образующимся фашистским государством на политическом горизонте Европы появляется новое темное облако… Фашизм перенес разъединительные силы из горизонтальной плоскости в вертикальную. Он превратил борьбу классов в борьбу наций».

Примечательно интервью, которое дал последовательный антисоветский идеолог Ю.Афанасьев. Он сказал, что одно из главных противоречий XX века — это противоречие между коллективизмом и универсализмом, с одной стороны, и индивидуализмом, либерализмом — с другой. Ему говорят:

— Это любопытно… А, скажем, социальную философию фашизма вы к какой из этих сторон относите?

Ю.А.: Она, конечно, сугубо сингуляристская, абсолютно. Она делает ставку на индивидуум и замкнута на индивидуальное сознание. Причем индивидуальное сознание, которое приобретает гипертрофированный, как у Ницше, характер и воплощается уже в образе вождя.

Журналист удивляется:

— То есть фашизм — это гипертрофированный либерализм? Ю.А.: Абсолютно — да. Иными словами, социальный атомизм.

— Мы, кажется, далеко зашли… — пугается журналист.

Таким образом, по своей антропологии фашизм — извращенное западное гражданское общество, но в каком-то смысле это прототип гражданского общества будущего — общества «золотого миллиарда». Фашизм — «опытная установка» Запада в технологии «производства человека», то есть, принятого массовым сознанием представления о человеке. В фашизме, например, разрабатывалась первая государственная программа «Эвтаназия» — программа убийства больных. Для ее реализации в нацистской Германии были созданы особые организации — Имперское общество лечебных и подшефных заведений и Имперский общественный фонд попечительных заведений. Врачи из этих «обществ» предписывали больным смерть часто без всякого осмотра, заочно. Как было установлено в ходе Нюрнбергского процесса, только за один год по этой программе в Германии было умерщвлено 275 тыс. человек.

Международный трибунал в Нюрнберге определил активную эвтаназию (т. е. умерщвление — в отличие от пассивной эвтаназии как прекращения оказания помощи) как преступление против человечности. А сегодня в 23 штатах США уже легализована пассивная эвтаназия, а в ряде судебных процессов оправданы врачи, занимающиеся активной эвтаназией. В Голландии без всяких законов уже с начала 80-х годов врачи делали по 5—10 тыс. смертельных инъекций в год5.

Фашизм доводит до логического завершения либеральную идею конкуренции. Вот что взял фашизм у Шпенглера: «Человеку как типу придает высший ранг то обстоятельство, что он — хищное животное». Фашизм — это перенесенный в индустриальное общество XX века языческая формула Рима: «человек человеку волк». Как же, доводя эту формулу до крайности, удалось сплотить немцев в особый тип солидарного общества?

Говорят, что фашизм был болезненным припадком группового инстинкта, силой культуры подавленного в западном атомизированном человеке. Лоренц понимал слово инстинкт буквально, другие антропологи — как метафору. Для нас здесь важен тот факт, что человек солидарный традиционного общества не испытывает этой тоски и не может страдать такими припадками. Страдания людей, ставших «беспорядочной пылью индивидов», давно занимают психологов и социологов. В конце XIX века Э.Дюркгейм назвал это явление аномией — разрывом традиционных человеческих связей. Аномия, по его мнению, — главная причина нарастающего в индустриальном обществе числа самоубийств.

Замечательного антрополога К.Лоренца травили до самой недавней смерти за то, что он в молодости был фашистом. А надо бы ему быть благодарным за то, что он прошел через это, осознал, преодолел и смог потом сказать очень важные вещи. Судя по воспоминаниям, большим потрясением для него был плен и сам акт пленения под Витебском в 1943 г. Насмотревшись на дела немцев, он был уверен в бесконечной ненависти русских. Выходя из окружения, он ночью побежал к тем окопам, из которых стреляли по русским, и его ранили. Он смог уйти и заснул во ржи. Утром его разбудил русский солдат: «Эй, камрад, выходи!». И когда он вышел и сдался, солдат стал ему объяснять, какого они ночью сваляли дурака — в неразберихе две наши роты стреляли друг в друга. Лоренца потрясло, что русский после такой незадачи хотел по-дружески выговориться перед ним, пленным немцем. Он здесь увидел «инстинкт общности» в его привычном, естественном выражении, и потом много думал над тем, как болезненно этот инстинкт проявляется в тех, кто давно стал индивидом.

Фашисты отвергли деление людей на индивидов, наличие «пустоты» между ними. Отсюда и название: по-латыни fastisзначит сноп. Стремление плотно сбиться в рой одинаковых людей достигло в фашизме крайнего выражения — все надели одинаковые коричневые рубашки. Они были символом: одна рубашка — одно тело. Достаточно прочесть статьи философов фашизма о смысле рубашки, чтобы понять, какая русских от них отделяет пропасть.