Читать книгу - "1937 год: Н. С. Хрущев и московская парторганизаци - Кирилл Абрамян"

Баланс сил партийных организаций и органов внутренних дел начал меняться летом 1936 г. Конфликты с сотрудниками НКВД сулили неприятности как отдельным членам партии, так и парторганизациям. Например, в июне 1936 г. некий агроном-полевод П.Д. Людинин был переведен Волоколамским райкомом из членов в кандидаты ВКП(б). Одну из причин перевода парторганизация определила как «дискредитацию органов НКВД». Суть же ее сводилась к тому, что зимой 1936 г. тот неосторожно заявил фельдъегерю НКВД «ГПУ хреновое». И вплоть до момента разбирательства в райкоме за свой поступок никакого партнаказания он не понес^[553]. А когда при обмене партдокументов Дугнянский райком исключил из партии работника районного отделения НКВД, то лишь по инициативе ОРПО обкома тот был восстановлен. При утверждении отчета секретаря райкома осенью 1936 г. бюро МК посчитало нужным отметить этот факт в протоколе^[554].

Назначение Н.И. Ежова в 1936 г. на должность наркома внутренних дел СССР не вызвало у Хрущева каких-либо отрицательных эмоций. Если с Ягодой он не был близко знаком, то Ежова знал очень хорошо еще со времен руководства партячейкой Промакадемии. «Это был замечательный пролетарий», «он производил на меня хорошее впечатление, был внимательным человеком» – так оценивал Хрущев много лет спустя человека, проводившего репрессии 1937–1938 гг.^[555] Дополнительным неофициальным звеном, связывающим Московский комитет и НКВД, стал секретариат ЦК ВКП(б). Здесь референтом Н.И. Ежова работала Серафима Александровна Рыжова^[556] – жена председателя Кировского райисполкома Михаила Ивановича Рыжова.

Оставаясь секретарем ЦК, Ежов сумел добиться направления в НКВД группы партийцев для обновления кадровой структуры. Московская парторганизация, среди прочих, также оказала эту помощь. Среди членов ВКП(б), переведенных в январе 1937 г. на работу в НКВД, были как секретари парткомов (Агекян М.Е. -завод отопительных приборов им. Войкова Октябрьского района, Михайлов П.А. – Сокольнический вагоноремонтный завод, Боечин А.Ф. – Сталиногорский химический комбинат им. Сталина), так и партруководители районного звена (Пронин И.Ф. – заместитель секретаря Рузского райкома, Глазков М.Ф. – инструктор Ленинградского райкома МГК, Булан К.Г. – заместитель заведующего отдела парткадров Фрунзенского райкома МГК, Кобызев Г.М. -заведующий отделом парткадров Сокольнического райкома МГК)^[557]. После ускоренной подготовки одни из них были оставлены в центральном аппарате, а другие – отправлены на работу в региональные управления НКВД.

После февральско-мартовского пленума 1937 г. Ежов провел перестройку парторганизаций НКВД. Часть их была выведена из подчинения горкомов и райкомов ВКП(б). Так произошло с первичными партийными организациями пограничной и внутренней охраны НКВД. Решением Оргбюро от 25 марта 1937 г. все они оказались в подчинении соответствующих политорганов пограничной и внутренней охраны^[558].

Напротив, единая парторганизация НКВД СССР решением Оргбюро от 5 апреля 1937 г. была разделена. Вновь образованные парторганизации стали подчиняться Московскому городскому и районным (по месту нахождения) комитетам. Так, Главное управление государственной безопасности (ГУГБ) вместе с выделенными в самостоятельные партийные единицы 1-м (охрана руководителей партии и правительства) и 2-м (оперативный) отделами отошло к МГК. Под руководством Дзержинского райкома оказались парторганизации управления НКВД по Московской области, административно-хозяйственное управление (АХУ) НКВД (хозяйственный, санитарный и санитарно-курортный, инженерно-строительный и ремонтно-строительный отделы, комендатура), 1-й гараж НКВД, отдел связи НКВД, финотдел НКВД, Главное управление рабоче-крестьянской милиции, Главное управление лагерей (ГУЛАГ), Главное управление пограничной охраны. Другим райкомам подчинились: Ленинскому райкому – Главное управление шоссейных дорог, Главное управление государственной съемки и картографии и отдел актов гражданского состояния; Советскому райкому – 2-й гараж НКВД; Октябрьскому райкому – Бутырская тюрьма. Все руководящие партийные организации – и Московский городской комитет, и райкомы, – имели право окончательно утверждать решения о приеме и исключении из партии сотрудников НКВД^[559]. Такая реорганизация не могла произойти без ведома и одобрения Сталина. А последнее мероприятие говорит о желании вождя иметь дополнительный механизм непрямого партийного воздействия на центральный аппарат НКВД, которым, в случае надобности, можно было воспользоваться.

Мартовские активы 1937 г. запустили процесс массовой смены руководства всех уровней и рангов. Полученные в ходе них сведения о нарушениях, махинациях, связях в дальнейшем стали основой для широких репрессий. Простые обвинения руководящих работников в моральном разложении (грубость, пьянство и т. д.) ничего не давали. Как высказался Сталин на одном из закрытых совещаний того времени, «сама по себе, взятая в отдельности, морально-бытовая сторона нас мало интересует. Она играет тогда только роль, когда это разложение сочетается с политическими преступлениями»^[560]. Если ко всему тому добавлялись факты о плохой работе руководимых ими организаций, это уже позволяло сотрудникам НКВД выстраивать произвольную цепочку обвинений. Их диапазон, в зависимости от навыков следователей, текущих директив, круга общения задержанных, мог колебаться – от вредительства до шпионажа.

Анонимные и личные заявления от членов партии, поданные в парторганизацию, также служили материалом для НКВД в их поисках компрометирующей информации на того или иного человека. Историкам еще предстоит подробнее разобраться в воздействии этих заявлений на содержательную часть показаний арестованных.

Благодаря личным неформальным контактам с Ежовым, Маленковым и Реденсом, Хрущев мог заблаговременно получать компрометирующие данные на тех или иных членов партии, занимавших ответственные посты в Московском комитете. Вот почему часть секретарей райкомов и сотрудников аппарата МК ВКП(б) заранее отстранялась от занимаемых должностей, переводилась на низовую работу или в другие парторганизации страны. Московский комитет тем самым перестраховывался и если не снимал, то уменьшал собственную ответственность. С точки зрения делопроизводства, это позволяло не принимать каждый раз подробных постановлений бюро по поводу того или иного руководителя, а исключать его уже как рядового члена партии. Таким образом «маскировался» подлинный масштаб репрессий среди партаппарата.