Читать книгу - "Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Вадим Леонидович Телицын"

которым деревенский изветчик должен был в первую очередь сообщить о своих подозрениях. Священники действовали как помощники следователей: увещевали подследственных, исповедовали колодников, а потом тщательно отчитывались в этом в Тайной канцелярии. Обычно роль следователей в рясе исполняли проверенные… попы из Петропавловского собора. Даже в 1773 году для «увещевания и исповеди» в Казанскую секретную комиссию о восстании Пугачева был откомандирован протопоп Петропавловского собора Андрей Федоров»[252]. (Последний факт, с точки зрения времени, это уже достаточно серьезное отступление от рассматриваемой проблемы. Но. думается, автор прав: такие параллели более чем полезны.)

Интересные факты: сами священники брали на себя функции не только добровольных доносчиков, но и таких же добровольных следователей. Последние свидетели-священники оказывались, как видим, даже в большей степени профессионалами, чем те, которых подбирал в свое ведомство Ромодановский. Ну, что же, для России такая вещь — священники как следователи спецслужб — не вызывает удивления. Конформизм проявлялся во всех срезах общества и уж тем более в священнической среде, которая, пожалуй, ближе всех стояла к российскому высшему свету.

А потому, как правило, люди в рясе не могли остаться в стороне от участия в важнейших политических процессах. «Они становились подследственными (изветчиками, ответчиками, свидетелями). Их пытали, казнили, как и любого из подданных государя. При этом светская власть грубо вторгалась в сферу компетенции церкви, мало считаясь с мнением православных иерархов. И в рассматриваемое время это было нормой. Когда в 1703 году были арестованы дьякон Иесей Шоша и монах Симонова монастыря Петр Конархист за сочинение «непристойной тетради», то Ф. Ю. Ромодановский отослал преступников в Духовный приказ с указанием расстричь их и наказать Стефан Яворский признал вину Конархиста не столь великой и отпустил его в Симонов монастырь, а более виноватого Шошу сослал на покаяние в Соловецкий монастырь. Узнав об этом мягком, на его взгляд, приговоре, Ромодановский распорядился пересмотреть решение местоблюстителя патриаршего престола и сослать Шошу не просто на покаяние, а в «монастырские жестокие труды» на Соловки, а Конархиста отправил в не менее суровое место — Кириллов монастырь»[253].

Задержим внимание на этой фразе «это было нормой». Но нормой было и вмешательство церкви в светскую жизнь, обвинения, выдвигаемые иерархами по отношению к отдельным гражданам, откровенное «наускивание» политического сыска на своих оппонентов из той же светской среды.

А уж упрятать обвиненных порой в мифических грехах церкви было куда. Интересно, существовала ли при русской православной церкви некая структура подобная, например, Преображенскому приказу. Может быть, и существовала. Но, в принципе, и на «свет», и на церковь хватало одних «преображенцев», которые, как правило, и не собирались прислушиваться к возражениям духовных пастырей. Так, в 1725 году был подвергнут аресту архимандрит Иона Сапникеев. Синод выразил недовольство: «Знатные духовные персоны арестуются иногда по подозрениям и доносам людей, не заслуживающих доверия, от чего не только бывает им немалая тягость, но здравию и чести повреждение». Обращение это осталось без ответа: Иона на свободу не вышел. «Единственной уступкой служителям культа было соблюдение правила, запрещающего пытать священнослужителя. Но это затрудение сыском преодолевалось легко. Тайная канцелярия попросту требовала от Синода прислать попа для расстрижения преступника — священника или монаха («обнажение от монашества»), Процедура эта занимала несколько минут, и с этого момента священник или монах, которому срезали волосы и обрили лицо, становился «распопом», «расстригой», причем бывшему монаху возвращали его мирское имя («И вышеозначенной монах Иоаким… при обнажении сказал, что в бельцах было имя ему Иаков Ведениктов сын», и дверь в застенок для него была широко открыта: «О нем объявить в Синоде… и когда с него то [сан] сымут, указал Е. в. накрепко пытать». Так распорядился Петр I об архимандрите Гедеоне. Естественно, что приговоры сыскных и иных органов государства о лишении сана и наказании церковников подлежали обязательному исполнению Синодом, хотя ему часто разрешали определить место заточения. Можно было считать милостью, если государь позволял наказать преступника, не расстригая его, или отдавал его в руки церковного суда»[254].

Как видим, последнее слово в споре между политическим сыском и церковью (которая всеми силами стремилась удерживать за собой государственную и общественную значимость) оставалось за императором, который, стоя над схваткой, все же как опытный кукловод вовремя дергал за все веревочки, правильно расставляя акценты. (Правильно, конечно, исходя из собственных интересов, даже если они не совпадали с интересами спецслужб.)

Но Петр, как нам кажется, переигрывал, и в последние годы жизни это было особенно заметно. Спецслужбы потихоньку подминали под себя все общество, все его слои. Это грозило большими опасностями, как для обывателей, так и для самого императора: его могли попросту «отодвинуть» в сторону (учитывая, что здоровье подводило его все чаше и чаще, а наследников он так и не назначил).

Петр Алексеевич мог бы опереться в случае необходимости на ту же православную церковь, которая в состоянии была довести всю «правду» до паствы. Но… «За покорность церковников светская власть платила сторицей — без ее гигантской силы и могущества официальная церковь никогда бы не справилась со старообрядчеством. А именно старообрядцы признавались церковью заклятыми врагами, недостойными пощады. Горделивое утверждение некоторых отечественных историков о том, что в России XVII–XVIII веков не было ужасов инквизиции Западной Европы, требует значительных оговорок. Действительно, церковных судов, подобных инквизиции католической церкви, у нас не было. Но их роль исправно исполняли органы политического сыска, как и все государство, взявшее на себя функции защиты православной веры в ее единственной официальной версии. В России не было такого количества костров для еретиков, как в Западной Европе, но их заменяли гари, к которым своими грубыми, бесчеловечными методами официальная церковь и власти понуждали старообрядцев. Законодательство о старообрядцах имело неуклонную тенденцию к ужесточению, что видно как по принятым законам конца XVII — первой половины XVIII века, так и по проекту Соборного уложения 1700–1703 годов. На старообрядцев, как на диких зверей, устраивались в лесах многолюдные облавы. Конец XVII — первая половина XVIII веков прошли под знаком [...] тотального преследования старообрядцев. Своей бескомпромиссностью, жестокостью в многолетней борьбе с «расколом» официальная церковь способствовала, в сущности, подлинному расколу русского общества, превращению его части в париев и одновременно к отторжению от официальной церкви верующих народных масс, втайне симпатизировавших старообрядческим мученикам. Вместе с тем наступление на раскольников как врагов веры и государства вело к усилению фанатизма старообрядчества, к идейному застою, окрашенному эсхатологическими цветами ожидания конца света»[255].

Да, старообрядцы при Петре Алексеевиче были возведены в ранг настоящих изгоев общества. Церковь (вернее та ее часть,