Читать книгу - "Збиг. Стратегия и политика Збигнева Бжезинского - Чарльз Гати"

Критика президента Обамы в этом отношении (см. главу 17) делает голос Бжезинского одним из немногих умеренных голосов, поддерживающих различные позиции обеих партий среди громких разрушительных дебатов непримиримых противников, определяющих политический ландшафт Америки. Помимо умеренности и сдержанности Бжезинский руководствуется тем стратегическим принципом, что у каждого действия или бездействия имеются свои последствия. Его всегда заботило будущее, и он пытался предвидеть, что будет иметь значение, а что нет. В одной из своих книг он описывал грядущую «технотронную» эру и её последствия для международной политики. В другой он анализировал «большой провал» коммунизма и его последствия. В «Стратегическом взгляде» главной темой стали внутренние проблемы Америки, включая политический кризис и его последствия для внешней политики. Похоже, что будущее для Бжезинского – это история, которую должны писать здравомыслящие и мудрые люди, прислушивающиеся к советам специалистов и не теряющие голову в связи с очередными выборами. Либеральный в других отношениях, Бжезинский в этом, пожалуй, ближе всего к консерватору Эдмунду Бёрку, выдвинувшему теорию представительства, согласно которой политиков следует избирать, чтобы они делали то, что они сами считают наилучшим для своей страны и своих избирателей. Это своего рода зеркальное отражение идей большинства американцев, как консерваторов, так и либералов, которые считают, что политики должны как можно лучше воплощать взгляды своих избирателей.

В четвёртой, самой краткой части книги, в главе 15 Бжезинский изображён как профессор, занимавшийся преподавательской деятельностью на протяжении более полувека. Хотя некоторые из его студентов предпочли бы, чтобы их преподаватель проявлял к ним побольше внимания, те из них, кто получил отметку «А», были на седьмом небе от счастья от того, что заслужили одобрение очень требовательного и внешне холодного профессора. В главе 16 Фрэнсис Фукуяма, его известнейший и уважаемый коллега, описывает обеды-семинары Бжезинского с участием некоторых тщательно отобранных специалистов из мыслительных «мозговых центров» и представителей SAIS. На этих собраниях всегда выступал какой-нибудь оратор-гость, описывавший текущие события и их возможные последствия, а затем следовала дискуссия под руководством Бжезинского. Наконец, глава 17 предлагает сокращённую и отредактированную версию наших двух бесед весной 2012 года. В них Бжезинский откровенно говорил о себе и о людях, сыгравших в его жизни большую роль, о папе Иоанне Павле II и о президенте Картере. С большими, чем прежде, подробностями он также отвечал на обвинения в том, что с некоторой предвзятостью к Израилю его заставляет относиться «польско-католическое» происхождение и, возможно, даже подсознательный антисемитизм. По собственному признанию Бжезинского, из всех посещённых им иностранных государств, почти как дома после Польши он ощущает себя именно в Израиле. Он также объясняет, почему не переделал свои имя и фамилию на английский лад, когда у него была такая возможность. Это необычная беседа для довольно замкнутого человека, который предпочитает обсуждать политику, а не личные вопросы.

Каково же место Збигнева Бжезинского в пантеоне ведущих американских политологов, как теоретиков, так и практиков? Было бы небольшим преувеличением сказать, что по меньшей мере с окончания Второй мировой войны политику США определяли, с одной стороны, практическое преследование своих интересов, а с другой – риторический идеализм. Такие влиятельные мыслители, как Уолтер Липпман, Ганс Моргентау, Джордж Кеннан, Дж. Уильям Фулбрайт, Генри Киссинджер и Збигнев Бжезинский, считали основополагающим принципом соблюдение национальных интересов, и все они в то или иное время предостерегали против чрезмерного использования Америкой своей силы. Ещё в 1943 году Липпман выразил это в своём памятном высказывании: «Государство должно поддерживать в равновесии свои задачи и свою силу; намеченные цели должны соответствовать средствам, а средства – целям; взятые на себя обязательства должны соответствовать ресурсам, а ресурсы – взятым на себя обязательствам». Моргентау, рассуждая в 1951 году примерно в том же духе, призывал американцев «позабыть об идеях крестовых походов и о том, что любая нация, какой бы доблестной и могущественной она ни была, не вправе взять на себя задачу переделать мир по своему подобию», а также помнить о том, что «ни у одного государства не бывает безграничных сил, и, следовательно, его политика должна строиться на уважении сил и интересов других». Труднее охарактеризовать позицию Джорджа Кеннана. Его известная статья за подписью «X» 1947 года прозвучала боевым кличем, оправдывающим использование военной силы где угодно и когда угодно, чтобы противостоять советской экспансии, а в 1948 году он представил агрессивную программу тайной войны против Советского Союза. Тем не менее после того, как Липпман подверг его критике в ряде статей, Кеннан утверждал, что его неправильно поняли – в частности, что его описанная в статье с подписью «X» стратегия сдерживания не подразумевала использование военной силы против коммунизма. Впоследствии он перешёл на умеренные позиции Липпмана.

Похоже, что для самого Бжезинского расхождение между практикой продуманного выбора ограниченных целей и риторикой политического авантюризма и выдачи желаемого за действительное стало очевидным в середине 1950-х. Это было время, когда администрация Эйзенхауэра, особенно госсекретарь Джон Фостер Даллес, произносили одну речь за другой, обещая «освобождение» Восточной Европы от советского владычества. Как республиканцы, так и демократы особенно увлечённо разглагольствовали об «отпоре» советской мощи в годы выборов. Между тем за кулисами вице-президент Никсон в середине 1956 года назвал предполагаемое советское вторжение в Восточную Европу (подобно интервенции в Венгрию позже в том же году) «не таким уж чистым злом», поскольку оно послужило бы хорошим поводом для пропаганды на Западе. Именно тогда Бжезинский, больше заинтересованный в конкретных достижениях, нежели в пропагандистских победах, начал разрабатывать свою концепцию мирного вовлечения. Это было развитие концепции сдерживания («сдерживание-плюс») и реакция на то, как в шутку на Западе воспринимали советскую концепцию мирного сосуществования: «Что моё – моё, что ваше – об этом ещё можно поторговаться». Бжезинский, похоже, заявлял: если Москва собирается состязаться с Западом за пределами Советского блока, то Запад должен состязаться с ней внутри Советского блока.

За исключением нескольких статей во время Вьетнамской войны, в которых Бжезинский поддерживал «глобализм» администрации Джонсона, Бжезинский последовательно придерживался парадигмы «сдерживания-плюс». Придерживаясь общепризнанного толкования сдерживания в том смысле, что цель такого сдерживания заключается в том, чтобы обеспечить равновесие сил с небольшим уклоном в сторону Соединённых Штатов, Бжезинский признавал советские слабости. Он считал, что, будучи военным гигантом, Советский Союз остаётся карликом в экономическом и политическом отношениях. Ни одна самостоятельная нация, вроде балтийских государств или Грузии, как и ни одна страна Восточной Европы, такие как Польша или Венгрия, не присоединились к СССР или Советскому блоку добровольно. Их интеграция прошла не полностью, если не сказать безуспешно. Общие их институты не отличались эффективностью. Постоянный недостаток товаров первой необходимости подтверждал изъяны центральной плановой экономики.