Читать книгу - "Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии - Шейла Фицпатрик"

угроза: его хотел прибрать к рукам алчный до денег Русский эмигрантский комитет, так что можно не сомневаться, что эти нападки стали частью очернительной кампании, направленной против Чибуновского. В числе прочего его обвиняли в недостатке добросовестности в делах, а еще называли одним из русских «любителей еврейства» и уличали в регулярных посещениях шанхайского Еврейского клуба[396]. Однако Чибуновский выдержал этот шквал нападок, и в течение военных лет и он, и Русский клуб (куда изредка захаживал неутомимый епископ Иоанн) оставались частью белоэмигрантской общины. И все же представляется, что сомнения в лояльности Чибуновского белой идее не были совсем уж беспочвенными. В 1945 году Чибуновский переметнулся в Советский клуб и стал его председателем, а спустя несколько лет выразил желание репатриироваться в СССР[397].

Столкновения между белыми и красными порой выливались в насилие. В ноябре 1939 года бомбометатели (вероятно, фашисты) атаковали учреждения и людей, имевших связи с СССР: в том числе Клуб советских граждан на авеню Фош, его вице-председателя Дж. Дж. Друри в его частном доме по адресу авеню дю Руа Альбер, 343, агентство по прокату советских фильмов на Бабблинг-Уэлл-роуд и Союз репатриации в СССР на Лав-лейн. А в январе предыдущего года были брошены пять бомб «в советские и коминтерновские гнезда» в Шанхае. Одним из получателей этого «новогоднего подарка» стал Николай Светлов – организатор Союза возвращенцев, который работал журналистом в русской газете, пользовавшейся поддержкой советской стороны, и, по словам его противников, «продался большевикам»[398].

В Шанхае в конце 1930-х и в 1940-х годах насилие служило «главным способом действия» политических групп, сотрудничавших с японцами: это был контртерроризм, направленный против терроризма, к которому прибегали подпольные националистические и коммунистические сети[399]. Частью этой политической практики стали политические убийства, и Русский эмигрантский комитет потрясли два убийства, произошедшие одно за другим: в августе 1940 года террористы расправились с председателем комитета Карлом Мецлером, а уже в следующем году – с его преемником Николаем Ивановым. Мецлер погиб от рук китайца-наемника, заказчики так и остались неизвестными. Однако подозрения падали на группу «мысливших о благе нации» правых деятелей, к которым принадлежали генерал-лейтенант Косьмин, недавно приехавший из Харбина, и другой бывший харбинец, генерал Иван Цуманенко, «старый русский военачальник с репутацией рыцаря», который, по мнению многих, мог бы взять на себя роль лидера[400]. Иванов, до того как пасть очередной жертвой террористов, побуждал Шанхайскую муниципальную полицию выяснить, не стоял ли за убийством Мецлера кто-либо из русской общины, и можно уверенно предположить, что главным подозреваемым в его глазах был именно Косьмин[401].

В 1942 году британских, американских и французских резидентов интернировали, и это улучшило положение русских: жили они в основном во Французской концессии и Международном сеттельменте, и теперь они остались там практически одни. Семья Эллы Масловой получила самую ощутимую выгоду: предложение от шанхайских властей временно пожить в доме с садом, принадлежавшем интернированным иностранцам[402]. Однако экономическое положение Шанхая в годы войны ухудшилось. Город сталкивался с серьезными проблемами из-за торговой блокады, введенной американцами, и активных реквизиций, проводившихся японцами. Были урезаны бюджетные расходы на общественный транспорт, случались перебои с электричеством, росла безработица. Ввели продуктовые карточки, хотя система распределения буксовала и потому процветал черный рынок[403]. Дефицит и спекуляции на черном рынке всегда кого-то обогащают, и в данном случае в выигрыше оказались некоторые предприниматели из числа русских евреев. Как вспоминал Сэм Мошинский, даже когда японцы захватили компанию American Hazelwood, производившую мороженое, для которого делала картонные коробки шанхайская фабрика его деда, финансовым делам Мошинских это не нанесло ни малейшего ущерба. В Тяньцзине, «как только британцы и американцы остались не у дел, Тригубовы и другие русские воспользовались удобным случаем и заняли освободившуюся нишу в торговле и внутри Китая, и за его пределами. Моше [отец Гарри] открыл четыре новых магазина и вложил изрядную часть имевшихся у него денег в строительство… Тригубовы купили новый дом попросторнее, где у каждого из детей появилась отдельная комната, и автомобиль». Это был период, когда русские евреи временно оказались в лучшем положении, чем более богатые и давно уже обжившиеся в Шанхае сефарды, потому что у многих сефардов были британские паспорта и потому их интернировали вместе с прочими британцами[404].

Положение шанхайских евреев осложнилось с прибытием почти 20 тысяч еврейских беженцев из Центральной Европы, чей приезд объяснялся тем, что Шанхай был одним из очень немногих мест в мире, куда разрешалось свободно въезжать лицам без гражданства. В 1941 году большинство новоприбывших жили в бедности в районе Хункоу, лишь меньшинство поселилось во Французской концессии и в Международном сеттельменте, где обитало большинство русских евреев. Шанхайские миллионеры из числа багдадских евреев, вроде Горация Кадури, оказывали новичкам щедрую помощь, а вот русские евреи относились к ним демонстративно прохладно – во всяком случае к беженцам из Германии, которые, как считалось, были о себе более высокого мнения, чем о восточноевропейских евреях. Раввины немецких евреев придерживались более либеральной веры, чем консервативные выходцы из России (главный русский раввин даже пытался запретить либеральным раввинам проводить службы в синагогах). Более дружелюбный прием русские евреи оказали своим собратьям из Польши, но в целом их финансовая помощь беженцам была незначительной, и основное бремя заботы о них легло на американский Джойнт[405].

Приезд беженцев обострил антисемитские настроения среди белых русских из-за возросшей экономической конкуренции, и отношения между ними и местными евреями день ото дня становились все хуже. Фашистская газета «Наш путь» опубликовала анонимное письмо, адресованное главному редактору, с подстрекательским заголовком «Нельзя ли обойтись без жидов?» Его автор возмущался тем, что новоприбывшие еврейские беженцы без очереди лезут в русскую общественную столовую. В другом письме – уже не анонимном, а подписанном одним из ближайших товарищей Спасовского, – автор сожалел о том, что в амбулаторной клинике при русской больнице на улице Мареска позволено работать врачам-евреям – Е. Левину и И. Н. Витенсону. Однако этому антисемитскому залпу вскоре ответил встречный выстрел: в газете «Новое время», редакция которой была близка к руководству Русского эмигрантского комитета, отнеслись к такому выпаду резко негативно и отметили, что доктор Витенсон успешно вылечил горло великому русскому певцу Федору Шаляпину, когда тот приезжал на гастроли в Шанхай[406]. По словам одного историка, после этого эпизода русская община подвергла Спасовского своего рода остракизму: он сделался изгоем и для Русского эмигрантского комитета, и даже для епископа Иоанна, а потом под давлением японцев ему пришлось значительно ослабить свою антисемитскую риторику. Впрочем, по-видимому, это все