Читать книгу - "Разворот в никуда. Россия в петле Кудрина - Михаил Делягин"

Многообразие этого выбора обеспечивается несовпадением границ деятельности организаций разного рода. Классический пример — транснациональные корпорации и государства, занимающиеся примерно одним делом, но на различных «уровнях организации» человеческого общества. Помимо этого, многие типы организаций не предъявляют исключительных прав на своих членов: это касается не только сферы потребления, но и работы, особенно творческой.

Такое «несовпадение границ» создаёт постоянный конфликт интересов, служащий инструментом саморазвития каждой отдельной личности, находящейся в его «магнитном поле». Кроме того, он даёт каждому человеку свободу выбора в нескольких плоскостях сразу, что расширяет возможности самореализации.

Проверка на реальность

Говоря о «коллективном сознании», о разуме организаций, стоит сразу же задуматься — и задумываться впредь всегда, сталкиваясь с чем-то принципиально новым: не является ли оно очередным информационным фантомом? Не имеем ли мы дело вместо чарующей реальности с очередной поделкой неутомимых и неугомонных технологов в области high-hume, «исправляющих» наше сознание, чтобы подвигнуть на потребление очередного сорта стиральных порошков? Наконец, не столкнулись ли мы не с сознательным обманом, но, что ещё обидней, всего лишь с «информационным конденсатом» — продуктом случайной комбинации информационных отходов неких неведомых нам информационных же производств?

Ибо мир, в котором основной сферой воздействия и главным полем боя стало наше с вами сознание, неизбежно полон призраков и предрассудков; увидев очередное чудовище, ущипните свой разум: не его ли это сон?

Опасения эти в целом обоснованны, но как раз в данном случае представляются нереальными.

Ведь всё изложенное было общеизвестно задолго до появления и распространения современных информационных технологий. Более того: большинство из нас многократно сталкивалось с проявлениями нечеловеческого, бюрократического целеполагания и логики — и многократно же проклинало либо использовало её (а обычно делало и то, и другое). О «внутренней логике организации» и «бюрократической предопределённости» написаны горы литературы — от советской классики (см., например, «Новое назначение» Бека, на заре перестройки заново воспетого Г. Поповым), до бессмертных трудов С. Паркинсона и иже с ним.

Большинство из нас знает, что у организации есть свои цели, которые лишь изначально закладываются её создателями, а затем формируются и корректируются ею во многом самостоятельно. Большинство из нас знает также, что продвижение в иерархии неразрывно связано с сокращением степеней личной свободы. Ведь, занимая всё более высокие позиции в системе управления, человек всё больше взаимодействует с организацией, частью которой он всё больше становится, и с остальными «соприкасающимися с ней» организациями, становясь частью взаимодействия более высокого уровня — уже не межличностного, но межорганизационного.

Наконец, большинство из нас с величайшей охотой пользуется той долей безответственности, которую, компенсируя наши ошибки, даёт нам любая стоящая организация.

Вся новизна изложенного — в немного смещённом взгляде на общеизвестную и неоспоримую деятельность организаций: во взгляде с точки зрения их соответствия критерию разумности и продолжения человеческой эволюции вне отдельного человека.

Не является представление о разумности организаций и очередной фобией. Формально всё вроде бы в порядке: страх божий, страх техники, страх инопланетян — отсюда рукой подать до страха перед новым разумом, объемлющим нас и, безусловно, влияющим на нас, но остающимся непостижимым и недостижимым.

Однако в реальности отсутствует главное в фобии — сам страх. Для его появления мы слишком хорошо знаем организации (значительно лучше, чем других кандидатов на роль носителей «нечеловеческого разума» — дельфинов). Мы живём и работаем в них, воспринимаем их как дом, построенный если не своими руками, то, во всяком случае, на нашей памяти. Мы взаимодействуем с ними и, что бы про них ни говорили, не боимся их, потому что хорошо знаем и видим: в целом они созданы нами и в основном для нашего блага. Мы слишком привыкли пользоваться ими, чтобы какие-то слова о них, пусть даже подкреплённые бессмысленными и болезненными действиями с их стороны, могли нас напугать.

Но главное — мы инстинктивно (и справедливо) склонны рассматривать организации как своё продолжение. А такой подход исключает возможность появления страха на самом надёжном — подсознательном уровне: человек может бояться своего дома, своих детей и своих домашних животных, но не способен ощутить угрозу со стороны своего послушного тела — со стороны своей руки или ноги.

Поэтому гипотеза о разумности организаций — не информационный фантом и не оригинальная фобия, но обыденная реальность.

То обыденное, что окружает нас и частью чего мы являемся почти с рождения и часто — до смерти, оказывается едва ли не самой захватывающей из доступных нам тайн бытия.

Что может быть более обескураживающим с точки зрения ограниченности возможностей индивидуального сознания? Что может быть более вдохновляющим с точки зрения возможностей и перспектив человечества?

Эпоха интеллектуальной коллективизации

Посредством всё более сложных организаций человечество приспосабливает себя к решению всё более сложных проблем, поднимая свой интеллектуальный и организационный уровень до соответствия этим проблемам.

Из-за единства мироздания они едины и, по мере усложнения, как ни парадоксально, требуют не только нарастающей специализации, но и выработки единого подхода к ним — универсализации знания. Несмотря на растущую потребность в ней, на индивидуальном уровне она редка: слишком сложны и разнообразны эти знания. Даже философия, универсальная по своей природе, требует создания специальных и достаточно сложных систем «приводных ремней», адаптирующих её положения к реалиям конкретных сфер знаний.

Обычно универсализация знания проявляется лишь частично: как синтез, объединение предварительно разделённых и притом смежных отраслей знания. В традиционном же, энциклопедическом, всеохватывающем (или хотя бы широко охватывающем) смысле слова она оказывается достоянием либо компьютерных систем, либо крупных коллективов, становящихся в эпоху информационных технологий вместо отдельного человека основной единицей, инструментом и в итоге, вероятно, субъектом познания.

К нынешнему человечеству применим апокриф об иероглифическом письме: число иероглифов, нужных для написания или прочтения специализированной статьи и тем более книги, заведомо выше доступного заучиванию одним человеком. Поэтому письмо и чтение по специальности — и, таким образом, процесс познания в целом — доступны не индивидууму, но только коллективу.

Эпоху информационных технологий, характеризующуюся в том числе и взрывообразным расширением любой информации, едва ли не каждый бит которой превращается в заново взрывающуюся «сверхновую», можно назвать «эпохой интеллектуальной коллективизации», точнее — эпохой принудительного, технологически предопределённого и потому насильственного коллективизма. Ибо один человек не в силах найти и воспринять необходимый для него объём информации.