Читать книгу - "Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма - Георгий Валентинович Плеханов"

ткачество фатальным образом, хотя и медленно, переходит в крупную форму производства». Но можно ли ограничить этот вывод одним ткачеством? Увы! Есть немало других отраслей кустарного производства, в которых только слепой не заметит того же самого процесса.

Вот перед нами башмачный промысел Александровского уезда Владимирской губернии. В этом промысле «значительные размеры основного и оборотного капитала и ничтожная роль мелких мастерских в производстве, строго проведенное в крупных заведениях детальное разделение труда и незначительные размеры затрат из общей суммы оборота на покупку труда, – все это с поразительною ясностью свидетельствует, что мы имеем дело с производством, которое переходит из стадии ремесла на степень мануфактуры»[107].

А вот кустари-кожевники, которые «все более уменьшаются в числе», и причиною этого уменьшения является конкуренция со стороны крупных заводов. «Заводы, благодаря лучшим условиям, как материальным, так и техническим, имеют возможность работать лучше и дешевле кустарей. Не подлежит никакому сомнению, что кустарям-кожевникам трудно устоять перед конкуренцией заводского производства, более удовлетворяющего потребностям времени».

Вот, наконец, производство картофельного крахмала и патоки. В Московской губернии «промысел этот сосредоточивается в 43 селениях, в которых насчитывается 130 заведений, из них 117 крахмальных и 13 паточных. Здесь нет еще крупных фабрик, какие мы видим в ткацких округах, но кустарное производство и здесь начинает принимать капиталистический характер. В этом промысле весьма видную роль играет наемный труд: так, в 29,8 % всех заведений исключительно он представляет рабочую силу, на 59,7 % он участвует в производстве наравне с членами хозяйской семьи[108], и только 10 % обходится почти без его помощи. Причины этого факта кроются в значительной величине основного капитала, непосильного для большинства крестьян».

Кузнечный промысел Новгородской, Тверской и всех тех губерний, в которых он играет сколько-нибудь важную роль в крестьянском быту, все мелкое металлическое производство Нижегородской губернии – также показывают окончательную потерю всякой самостоятельности производителями[109]. Кустари не испытали еще здесь конкуренции крупного промышленного капитала, но роль эксплуататора отлично исполняют – свой брат-крестьянин или купцы, от которых производители получают сырой материал и которым они передают готовый продукт.

В Нижегородской губернии «есть немало таких местностей, где целые общества живут исключительно ручными произведениями и по условиям жизни мало чем разнятся от фабричных рабочих. Таковы известные селения Павлово, Ворсма, Богородское, Лысково и некоторые волости и селения Семеновского и Балахнинского уездов»[110]. Рабочие не «объединены» здесь капиталом, но они, несомненно, закабалены ему и составляют, так сказать, иррегулярную армию капитализма. Зачисление их в регулярное войско является лишь делом времени и хозяйского расчета.

Современное положение кустарей так неустойчиво, что часто потеря самостоятельности начинает угрожать производителям единственно вследствие улучшения способов производства. Так, например, кустарь И.Н. Костыльков изобрел четыре машины для производства гребней. Они в весьма значительной степени увеличивают производительность труда и стоят, собственно говоря, очень недорого. Тем не менее, г-н Пругавин выражает весьма справедливое опасение того, что «они произведут весьма крупное изменение в области экономической организации гребенного производства», разумеется, в смысле подрыва самостоятельности производителей. Г-н Пругавин полагает, что следовало бы «прийти в этом случае на помощь массе кустарей гребенщиков, дать им возможность овладеть машинами на началах коллективизма». Конечно, было бы очень хорошо сделать это; но вопрос в том, будет ли это сделано? Нынешние власть предержащие, как известно, очень мало сочувствуют «началам коллективизма», а мы решительно не знаем – скоро ли у нас будут власти, симпатизирующие таким началам, скоро ли, например, у кормила правления станет «партия Народной Воли», которая положила бы «начало социалистической организации России». А пока эта партия будет лишь толковать о захвате власти, дело может измениться только в худшую сторону; нынешние кандидаты в пролетарии – завтра могут совсем стать таковыми. Можно ли игнорировать этот факт при изучении экономических отношений современной России? Число кустарей равняется у нас нескольким миллионам, и многие отрасли кустарного промысла частью переходят, частью совсем уже перешли в домашнюю систему крупного производства. По сведениям, собранным еще за 1864 год, «приблизительное число рабочих, занятых по деревням выделкою бумажных изделий из пряжи на счет фабрикантов (только одних таких рабочих!) было 350.000 человек». Говорить после этого, что число наших промышленных рабочих не превышает 800.000 – значит изучать Россию лишь с помощью статистических упражнений письмоводителей, становых приставов и квартальных надзирателей.

4. Кустарный промысел и земледелие

До сих пор наши кустари остаются еще крестьянами. Но какие это крестьяне! Из так называемого подспорного промысла кустарное производство превратилось во многих местах в главную доходную статью крестьянина. Это ставит земледелие в зависимое, подчиненное положение. На нем отражаются все колебания нашей промышленности, все перипетии ее развития. По словам того же г-н Пругавина, «расстройство крестьянского хозяйства» ткачей Владимирской губернии является неизбежным следствием наших промышленных кризисов. При такой зависимости земледелия от промышленного труда не нужно быть пророком, чтобы предсказать время окончательного падения крестьянского хозяйства ткачей: оно совпадет с переходом «домашней системы крупного производства» – в систему фабричную. Прежний кустарь должен будет бросить одну часть своих занятий, чтобы не лишиться их обеих. И он, конечно, предпочтет бросить землю, которая в промышленной полосе России далеко не оплачивает лежащих на ней податей и повинностей. Факты отказа крестьян от земледелия и теперь уже имеют место.

По словам А. Исаева, упомянутое выше село Великое «давно уже перестало быть деревней. Из всего числа домохозяев (до 700) только 10–15 обрабатывают землю, большинство же не умеет владеть ни сохой, ни даже косой… Эти 10–15 домохозяев и крестьяне ближайших к Великому селений арендуют у великоселов всю общественную землю с платою 1 руб. за десятину пашни (при такой высоте «поземельной ренты» нетрудно и совсем отказаться от земли, – заметим мы мимоходом). Низкому уровню хлебопашества вполне соответствует и положение скотоводства: едва на 3 двора приходится 1 корова и 1 лошадь… Великосел утратил облик крестьянина».

Да и в одном ли селе Великом мы можем наблюдать процесс этой утраты? Еще «Военно-статистический сборник» констатировал тот факт, что хлопчатобумажная кустарная промышленность «во многих местах есть занятие побочное; но есть местности, где оно является главным и даже единственным»[111]. Точно так же «сапожничество служит теперь главным средством существования для кимрских крестьян и отодвинуло земледелие на второй план. В Кимрском районе обращают внимание исследователя много запущенных полос земли; упадок земледелия невольно бросается в глаза», – сообщает нам г-н Пругавин. Как истый народник, он утешает себя тем соображением, что «в данном случае следует винить не столько самый промысел, сколько те неблагоприятные условия, в каких находится земледельческий труд», и что большинство кустарей «еще не окончательно бросило землю». Но, во-первых, цитированный уже