Читать книгу - ""Катынское дело". Проверка на русофобию - Виктор Илюхин"

С отношением польского руководства к проблемам Катынской трагедии мне пришлось в первый раз познакомиться во время поездки в составе советской делегации в Польшу в октябре 1957 года. Возглавляли эту делегацию заместитель председателя Юридической комиссии при Совете Министров СССР В. Н. Суходрев и Главный военный прокурор А. Г. Горный. Уже тогда было ясно, что определенная часть польского руководства была настроена на то, чтобы раскрутить проблему Катынской трагедии, взвалив всю ответственность за нее на Советский Союз. Не исключаю, что польская сторона уже тогда стремилась склонить на свою сторону кое-кого из наших военных юристов и других экспертов.

В целом мое соприкосновение с тем, что произошло в Катынском лесу, было также в значительной мере связано с тем, что территория Катыни (Козьих гор) входила в Смоленский избирательный округ, от которого я избирался депутатом Верховного Совета СССР, а затем Государственной думы Российской Федерации первого, второго и третьего созывов.

Будучи коренным жителем Смоленщины, я еще до окончания Отечественной войны знал о работе в Катынском лесу специальной правительственной комиссии под руководством академика H. H. Бурденко, в которую входили крупнейший русский писатель Алексей Толстой, деятели советской науки, культуры и церкви, медики и юристы. Не один раз мы со школьными товарищами ездили в Катынь на велосипедах, видели на месте захоронения высаженные немцами строгие шпалеры молодых сосен и слышали рассказы жителей Гнездова и других населенных пунктов этого района о карательной деятельности фашистов. Уже тогда было известно, что вблизи Козьих гор был расположен так называемый «бункер Гитлера», в который немецкий фюрер приезжал в середине войны.

Жители Гнездова рассказывали, что строили этот бункер военнопленные, которые затем были расстреляны немцами и захоронены в Козьих горах.

Об этом же два с половиной десятилетия тому назад мне рассказывали офицеры нашей ракетной армии, дислоцировавшейся в районе Катыни на берегу Днепра. Кстати, по свидетельству военных, в этом месте было захоронено и немало жертв репрессий НКВД 1937–1938 годов.

В целом на моей памяти не было ни одного жителя Смоленщины, который сомневался бы, что в Катыни захоронены польские офицеры, ставшие жертвами фашистского нашествия. И нет, на мой взгляд, никаких оснований ставить под сомнение объективность выводов, сделанных членами советской правительственной комиссии в 1944 году.

Что касается архивных документов Политбюро ЦК КПСС, то мне в бытность заместителем заведующего, а затем заведующим Общим отделом и секретарем ЦК КПСС представляется, что какое бы то ни было использование документации особой важности без ведома руководства Центрального Комитета партии было вообще исключено. Хотя вполне возможно, что в последующие годы, особенно в период рассмотрения так называемого «дела КПСС» в Конституционном Суде РФ, в эти документы могли быть внесены изменения и поправки, доступные нынешним средствам множительной, ксероксной и фотографической техники.

Особенно это касается документов, хранившихся в бронированных сейфах Общего отдела ЦК КПСС, и прежде всего документов «Сталинского архива», с которыми мне довелось знакомиться. Мои беседы с бывшим многолетним секретарем И. В. Сталина А. Н. Поскребышевым, который после смерти Сталина состоял на партийном учете в парторганизации Президиума Верховного Совета СССР, подтверждают, что ни один документ, рассматривавшийся Сталиным, не проходил мимо рук Поскребышева. Он не только подчеркивал синим либо красным карандашом наиболее важные места в документах, представлявшихся Сталину, но и после получения резолюции Сталина запечатывал и учитывал каждый конверт «Особой папки», побывавшей в руках вождя.

Строжайший порядок соблюдался в аппарате ЦК КПСС в определении дат принятия решений высших органов партии, установления номеров документов и визирования их соответствующими партийными и советскими работниками с точным указанием их должностей и дат рассмотрения документов.

В связи с этим вызывает, в частности, сомнение так называемое письмо А. Н. Шелепина, направленное в 1962 году Н. С.

Хрущеву, в котором содержится предложение уничтожить дела жертв катынских расстрелов, тем более, что решение Политбюро ЦК по этому письму никак не обозначено и никому не известно. Если же предложение Шелепина было поддержано, то откуда появилось 67 томов этих дел, переданных недавно польской стороне?

Не менее важна судьба документов, связанных с советскими военнослужащими, попавшими в 1920 году в плен, замученными и погибшими на территории Польши.

Наконец, мы просто не имеем права не вернуться к сохранившимся и бывшим в поле зрения Нюрнбергского трибунала подлинникам — дневникам Геббельса, замыслившего Катынскую провокацию, а также документам Гитлера, Геринга, Франка и других военных преступников.

Почему я об этом говорю? Дело в том, что как только началось обсуждение вопросов Катынской трагедии, и особенно в связи с катастрофой самолета и гибелью президента Польской Республики и других высших деятелей польского руководства, в российско-польских отношениях вновь разгорается полемика. В частности, ко мне обратились по этим вопросам ветераны Смоленской области, которые считают, что это еще раз вынуждает нас вернуться к тщательному и объективному расследованию всех сторон не только Катынской трагедии, но и всех обстоятельств, связанных с мучениями и гибелью воинов Красной Армии в двадцатых годах прошлого столетия на территории Польши.

Для этого нужны открытый и честный судебный процесс, экспертиза всех имеющихся документов, а главное — беспристрастная историческая правда, достойная чести наших соседних народов.

Зимонин В. П., доктор исторических наук, профессор:

— Для чего нужна Катынь? Это видно по той лавине фальсификаций в целом по Второй мировой войне, по Великой Отечественной войне. Во-первых, для того, чтобы показать совиновность Советского Союза в развязывании Второй мировой войны, ну и полякам это нужно для того, чтобы показать, какие они белые и пушистые были и как пострадали от коммунистического советского режима.

17 сентября 1939 года Советский Союз ввел войска в Западную Украину и Западную Белоруссию, не собираясь это делать. Когда подписывался пакт о ненападении, там абсолютно не было речи о наступлении наших войск на Польшу. Был разговор, речь идет и в договоре о ненападении, и в секретном протоколе о разграничении сфер интересов. У Германии были интересы (и мы об этом знали) войти в Польшу до определенного рубежа. У нас были интересы не допустить, чтобы Гитлер пошел дальше. И, естественно, те территории, которые оставались, были сферой наших интересов как наследника Российской империи. Вот все, что было в пакте о ненападении.

Все мы знаем, что такое Мюнхенский сговор. Это не умиротворение, отнюдь, это поощрение к агрессии против Советского Союза. И Польша в этом принимала самое активное участие. Ее вполне одним из архитекторов Мюнхенского сговора надо назвать. Почему? Потому что Польша самым непосредственным образом участвовала вместе с Венгрией и Германией в разделе Чехословакии. И тут все шито белыми нитками. И пакт о ненападении первая Польша с Гитлером подписала еще в январе 1934 года. Еще только-только Гитлер пришел к власти, никакого намерения нападать на Польшу в то время не было. Для чего нужно было заключать этот пакт о ненападении? Чтобы подтолкнуть Гитлера к походу на советскую Россию, на Советский Союз. И в январе подписано соглашение, а спустя месяц Польша подписала с Германией соглашение о гарантии в сторону коридора Советского Союза. Это 1934–1935 годы. 1938 год — раздел Чехословакии, где Польша активно участвовала. Для чего? Для того, чтобы опять приблизиться к нашим границам.