Читать книгу - "Прорваться в будущее. От агонии - к рассвету! - Максим Калашников"

Но нужно понимать политическую и геополитическую «подкладку», лежавшую в основе этой иллюзии. Она – в демонтаже Советского Союза и Восточного блока, в получении Западом контроля над огромными нефтяными ресурсами (после разгрома Ирака в 1991-м), которого раньше не было. Таким образом, некое мародерство Запада на демонтаже Восточного блока, с одной стороны, и огромная ресурсная подпитка позволили нашим оппонентам целое десятилетие 1991–2001 гг. провести в заблуждении о наступлении качественно нового этапа истории.

– Проповедь информатизации в качестве некоей «суррогатной сверхцели», адресованной советской технократии, сыграла огромную роль в разрушении СССР, – считает директор Института динамического консерватизма. – Естественно, были и иные инструменты слома нашей страны, но именно постиндустриализм мы с Максимом Калашниковым предложили рассмотреть в первую очередь. Как пример умело внедренного в умы отечественных верхов концептов. Кроме него, в одном пакете, использовались также управление потребительскими стереотипами, побуждавшими к отказу от инвестиций в развитие производства, проповедь к покаянию русских за любую форму насилия и принуждения (адресованная к гуманитарной интеллигенции), пропаганда индивидуальных гедонистических ценностей, адресованная молодежи, и, наконец, идея об освобождении от «имперского гнета», адресованная национальным меньшинствам. Постиндустриализм в этом пакете стал одним из ключевых концептов…

Но уже в 90-е, отмечает Виталий Аверьянов, даже искренние адепты постиндустриализма заговорили о «расколотой цивилизации» (выражение В. Иноземцева), где формируется некое новое кастовое распределение между господствующим классом и классом, который все же не становится постматериалистическим. Здесь можно привести поистине школьную аналогию с демократией древних Афин (как истока современной либеральной демократии), где свободу граждан обеспечивали 7–8 рабов на каждого. Без рабовладельческого фундамента Афинская демократия не была бы демократией. Обожествление сферы услуг в постиндустриальной экономике (где развитие определяется теми, кто пользуется услугами) очень похоже именно на античные Афины. Ведь есть и те, кто услугами не пользуется, однако обеспечивает их для касты господ. В этом смысле постиндустриализм стал недвусмысленным намеком на то, что в XXI веке будет утверждаться новый кастовый порядок. Этот намек вслух, как правило, не проговаривался, однако он четко различим.

В XX веке Восточный (советский, красный) проект, обладая ярко выраженной творческой, негэнтропийной природой, бросал вызов Западу. Он заставлял Запад развиваться. Мы тогда перехватили инициативу в том, что касалось негэнтропийного вектора развития. Поэтому, когда социалистический лагерь был побежден, западному лагерю стоило не торжествовать, а впитать в себя этот вектор развития. Взять у Востока сильные черты.

– Но проблема заключается в том, что демонтаж Востока оказался вызван ползучим – начиная с 1960-х годов – разрушением самой идеи развития! – считает В. Аверьянов. – Ведь термин «сверхиндустриализм» Тоффлера может быть истолкован совершенно иначе, чем у теоретиков постиндустриализма. Ростки сверхиндустриализма в недрах индустриализма вполне очевидны. Это ядерная энергетика, космос, искусственный интеллект, роботизация, уже начинавшиеся разработки в области биотехнологий…

Негэнтропийный вектор развития СССР и Восточного блока был подпитан философией русского космизма – «неотмирной», предельной по своему потенциалу. Там главным выступало открытие новых возможностей человека, а все-таки не выход в космос. «Если бы не этот великий посыл, то не было бы и отечественного ракетостроения», – заключает В. Аверьянов.