Читать книгу - "Апдейт консерватизма - Леонид Ионин"

Модернистская утопия, воплощаемая в реальность, начинает господствовать в процессе глобализации. Но она, как была, так и осталась враждебной пространству, поэтому она предполагает и требует психологического и идеологического упразднения пространства. Если в пору своего зарождения утопия была «нигде», то теперь она, можно сказать, стала «везде», потому что запас «где» становится скуднее и скуднее. Такая тенденция вызывает протест пространства, которое не хочет исчезать. Этот протест воплощается в возрождении локальных традиций, в том числе магических и религиозных, в агрессивном национализме, в возрождении геополитики. Даже исконные жители современной реализованной утопии (хотя могут ли жители утопии быть исконными!) ищут возможности уйти из времени, в котором они обитают, в пространство и используют для этого туризм, хотя это может получиться только в исключительных случаях на особых «маршрутах».

Реакция локальных культур оказывается консервативной реакцией: особенное не просто сохраняется, но начинает выпячиваться, приобретать неожиданно вызывающие, утрированные, даже уродливые формы. Оживает и наполняется новой жизнью не только традиционное, но архаическое, магическое — то, что казалось относящимся к давно прошедшим эпохам: сатанизм, рабство, ритуальное людоедство, политический терроризм, не говоря уже об исторически совсем недавних вещах, таких как шариат, во многих местах Земли успешно сосуществующий с современной экономикой и технологией и небезуспешно конкурирующий с рациональными правовыми методами.

В связи с этой консервативной реакцией на глобализацию становится все важнее вопрос о роли места, то есть о роли «где», о значимости пространственных детерминант жизни. Пример — понятие ландшафта. Если отвлечься от геодезии и физической географии, где ландшафт рассматривается исключительно в его физической определенности, то другими науками, изучающими ландшафт, будут экономическая и политическая география, культурология и культурная антропология. В экономической географии издавна существует понятие «кормящий ландшафт», помогающее анализировать ландшафт с точки зрения его экономической функции. В политической географии и культурологии ландшафт всегда рассматривался как одна из важнейших детерминант политического и культурного своеобразия обитающих в этом ландшафте народов и этносов. Но это тоже объективистский подход: ландшафт здесь — один из элементов объективной внешней среды, воздействующей на формирование этносов. И только в конце прошлого века культурная антропология стала более или менее систематически заниматься ландшафтом в том смысле, в каком он понимался консервативными философами, — как средоточие народной памяти и истории. Ландшафт стал орудием, используемым в борьбе против нивелирования национального и исторического своеобразия народов и культур. Этнографы и культурантропологи поняли бесперспективность абстрактных «метаповествований» и стали использовать ландшафты как средства «раскодирования» идей и ценностей, составляющих ядро национальных идентичностей. Ландшафт в этом контексте оказывается формой кодификации самой истории, воспринимаемой с точки зрения личностного опыта; в нем также зашифрованы история, политика и социология — неповторимые исторические констелляции коллективного опыта. Авторы одной из сравнительно недавних работ поясняют принципиальную значимость ландшафта с точки зрения идентичности: в ландшафте совмещаются два элемента — идея памяти и идея места. Вместе они занимают в концептуальном пространстве ту позицию, которую в большинстве этнографических исследований занимает общность (community ). Память и место, воплощаемые в ландшафте, либо обеспечивают взаимное приспособление локального, национального и глобального в исторической динамике, либо, наоборот, обуславливают конфликт этих сил. Авторы считают, что так открывается альтернативный путь изучения идентичности в отличие от рассмотрения таких идейных продуктов, как национализм и национальная идентичность per se [55]. Ясно, что внимание к историческим и национально значимым ландшафтам есть свидетельство того, что социальная наука пробует восстановить в себе чувство истории. Она постепенно уходит от утопических (в описанном выше смысле) версий «сконструированных» национальных идентичностей, которые остается лишь деконструировать в ходе когнитивно-эмансипаторской работы и обеспечить тем самым безраздельное господство либеральной утопии.

У французских философов Жиля Делеза и Феликса Гваттари тот же подход, что у культурантропологов, воспроизводится на ином, более глубоком уровне. Ландшафт здесь символизирует этап становления социальной и культурно-исторической определенности из предшествующего хаоса. Это достаточно сложная философская концепция, углубляться в которую мы не будем. Схематически (применительно к нашей теме) развитие можно изобразить следующим образом. Первый этап — milieu (среда), некое первоначальное приближение к организации и структурированности на полпути от хаоса к организации; среда — это «ритмическое движение хаоса» [56]. Существует множество сред: внешняя среда тела, внутренняя среда тела, приводящая, в частности, к образованию лица, и т. д.; наконец, географическая среда, представляющая собой сближение сложных пространств, источник ландшафтов.

Нам сейчас не важен предварительный этап, важен ландшафт. Ландшафт — это географический коррелят лица[57]. Ландшафты возникают, когда территории примитивных обществ присваиваются государством. Ландшафт государства — это отражение лица полубожественного властителя; архитекторы и инженеры, говорят Делез и Гваттари, формируют в ландшафте лицо деспота. Отождествление территории с телом нации и соответственно с телом государя, встречается, как мы говорили, неоднократно у консервативных мыслителей. В частности, об этом пишет Элиас Канетти. Ландшафт — это лицо нации. Делез и Гваттари отмечают, что у шизофреников иногда утрачивается способность различения ландшафтов и параллельно — способность читать лица.

Внимание к ландшафту, к территории, к месту — это и политически, и мировоззренчески мотивированное внимание; оно — элемент антиутопического, в конечном счете, антилиберального и антипрогрессистского движения в сторону консервативного понимания мира.