Читать книгу - "Цель номер один. План оккупации России - Михаил Антонов"

Этот момент обязательно надо учитывать, чтобы лучше понять и разлившуюся среди русских масс ненависть к кавказцам, и, скажем, курс независимой Грузии.

Правда, понятие европейца у нас больше ассоциируется с англосаксами или скандинавами, поэтому объявление кавказцев «образцовыми европейцами» (а в старину европеоидов даже часто называли «кавказской расой») может вызвать недоумение: уж не очень-то кавказский человек похож на британского джентльмена! Но будем помнить, что в Европе живут не одни англичане, а, скажем, особо бросающегося в глаза отличия грузин от греков, сицилийцев или корсиканцев увидеть трудно.

Поэтому и стремление Запада (в лице Евросоюза) утвердиться на Кавказе не так уж безосновательно. Что создает, конечно, большие проблемы для России, многие в руководстве которой лелеют надежды на то, что этому региону самой судьбой написано на роду быть эксклюзивной зоной влияния северного соседа.

Но вернемся к Кавказу.

Хотя Большой Кавказ действительно представляет собой единый регион и населяющим его народам присущи некоторые общие черты, все же у Северного и Южного Кавказа есть свои особенности. Поэтому в данной главе будут освещены отдельные моменты, общие для всего Кавказа, а также специфические черты каждого из государств Закавказья. А характеристика положения на Северном Кавказе будет дана позднее, при исследовании ситуации в критических регионах России.

КАВКАЗСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ

После прогремевшего на всю Россию конфликта в Кондопоге стала особенно явной несовместимость менталитетов русских и «лиц кавказской национальности» (неприязнь к кавказцам затмила нелюбовь к «мировому еврейству»). Ее осознание шло постепенно на протяжении двух столетий, что хорошо показано в статье Артура Цуциева «Русские и кавказцы: по ту сторону дружбы народов»^[10].

Многим русским офицерам – участникам Кавказской войны XIX века, как было сказано выше, воинственные горцы-абреки казались своего рода рыцарями чести, которые совершали грабительские набеги на русские села не столько ради добычи, сколько для того, чтобы реализовать себя как воинов, проявить свою удаль, обрести славу и уважение соплеменников.

Примечательно, что гребенские (терские) казаки-староверы явили миру парадоксальный сплав русской души с горским «законом достоинства», с этосом джигита-волка, разбойника Чести.

По свидетельству Льва Толстого, еще в его время казацкие роды считались родством с чеченскими, «и любовь к свободе, праздности, грабежу и войне составляет главные черты их характера… Казак, по влечению, менее ненавидит джигита-горца, который убил его брата, чем солдата, который стоит у него, чтобы защитить его станицу, но который закурил табаком его хату. Он уважает врага горца, но презирает чужого для него и угнетателя солдата. Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видел в заходящих торгашах и переселенцах малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами. Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу. Лучшее оружие добывается от горца, лучшие лошади покупаются и крадутся у них же. Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски. Несмотря на то, этот христианский народец, закинутый в уголок земли, окруженный полудикими магометанскими племенами и солдатами, считает себя на высокой степени развития и признает человеком только одного казака; на все же остальное смотрит с презрением. Казак большую часть времени проводит на кордонах, в походах, на охоте или рыбной ловле. Он почти никогда не бывает дома. Пребывание его в станице есть исключение из правила, и тогда он гуляет». Горец, приехавший на казачий кордон, чтобы увезти тело застреленного казаком брата, «несмотря на то, что был в оборваннейшей черкеске и папахе, был спокоен и величав, как царь… Он так ненавидел и презирал [русских], что ему даже любопытного ничего тут не было».

Пришедшие вслед за армией в завоеванный край чиновники имели возможность повнимательнее вглядеться в быт кавказцев. Они видели здесь преимущественно алчных и вероломных дикарей, которых надлежало цивилизовать.

А русский обыватель, оказавшийся на Кавказе и не чувствовавший за собой мощь Империи, воспринимал кавказцев как угрозу своему существованию.

В советское время кавказцы должны были служить доказательством благотворного воздействия дружбы народов СССР. И лишь с распадом СССР вновь всплыл весь комплекс проблем, связанных с взаимоотношениями русских и кавказцев.

Восприятие русских кавказцами также со временем менялось. Надежда на Белого царя как на гаранта мира и порядка по мере русской колонизации Кавказа сменялась недовольством по поводу ущемления прав туземцев.

Распашка русскими равнинных земель лишала местное население пастбищ, что вело к сокращению поголовья скота, потому что перегон скота на зимние пастбища на равнину был и остается элементом скотоводческого цикла на Кавказе.

Ядро горской культуры можно выразить одной фразой: «То, что недопустимо в отношении своих, допустимо в отношении русских». Это часто выливается в тихий моральный террор.

Кавказец среди своих должен вести себя как кавказец, а мир русских воспринимается им как во многом свободный от условностей, то есть как нечто ущербное, и это позволяет кавказцу смотреть на русских с презрением. В русском пьянстве он не видит проявления удали, русский мат («…твою мать») воспринимает буквально, то есть как величайшее оскорбление».

С другой стороны, русским, не владеющим местными языками, многие стороны социальной реальности оказываются недоступными – они «для избранных», своих, местных.

Кавказская элита – горожане, и русские – нищие бюджетники – воспринимаются ею как ни на что не способные. Кавказец – воин, ему присуща агрессивность, прикрываемая сдержанностью, и русское миролюбие воспринимается им как слабость. Имперское спокойствие русских, их уверенность в защите государства непонятны кавказцу, нацеленному на обеспечение своего благополучия личными усилиями. Русским, в свою очередь, кавказский образ жизни кажется чем-то средневековым. Ну, а «величие, – то “естественное” величие, которому, кажется, не требуется никаких подтверждений… – остается по-прежнему русским». И если кавказец получает признание в России (а тем более – за ее пределами), то он воспринимается как selfmade man, человек, создавший себя сам, где ни кумовство, ни деньги роли не играют. (Любопытно, что многие грузины, даже не питая любви к сталинскому СССР, самого Сталина высоко ценят именно в таком ключе: скромный джигит, сумевший в Москве сделать очень и очень неплохую карьеру.)

Цуциев видит перспективу «взросления пока еще юного русского фашизма: этот фашизм является патологическим результатом общенационального русского унижения, в том числе и того, что переживают русские в кавказском периферийном поясе. Эффектом возможной фашизации России для кавказцев станет невозможность русского горизонта как поля «освобождения от предписанной этичности»… Такое смыкание создает живой спрос в кавказском мире на поиск иного пространства Свободы и рождает иллюзии, с ним связанные.