Читать книгу - "Информационно-психологическое воздействие на массовое сознание - Сергей Алексеевич Зелинский"

идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которые… являются повсюду и у всех индивидов одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличным»[158].

Рассматривая вопрос образования архетипов и их последующего влияния на психику индивида, профессор В. А. Медведев, отталкиваясь от психоанализа Фрейда[159], приводит пример зависимости психики от существующих в ней архетипов. Архетипов, сформированных в том числе и в процессе жизни такого индивида.

«Резюмируя случай Человека-Волка, – пишет В.А.Медведев[160] – Зигмунд Фрейд предложил выделять в «кипящем котле» бессознательного три уровня организации психического материала, каждый из которых несет в себе специфический источник и потенциал своих желаний, вливающихся в общий резервуар энергетики либидо. Первый уровень составляют факторы, производные от вытесненного индивидуального (и прежде всего – инфантильного) опыта. Проявления бессознательной активности этого уровня как раз и являются предметом работы аналитика с клиентом. Именно они дают ту массу материала, на основании которого складываются базовые линии интерпретационных схем в рамках избираемой аналитиком терапевтической стратегии. Но стратегия эта может быть чисто волюнтаристской, если не учитывать наличия у факторов личного (вытесненного) бессознательного имманентной логики структурирования, производной от следующего, второго уровня организации бессознательного. Этот уровень Фрейд обозначил как «филогенетические наследуемые схемы», представляющие собой «осадки истории человеческой культуры». И именно прикладной анализ, психоанализ символики культурной среды, позволяет находить отголоски филогенетических схем в индивидуальных и коллективных психических реакциях. Важнейшим обстоятельством выступает при этом то, что результирующее вмешательство подобного рода схем и формирует те самые «филогенетические прафантазии», которые, по мнению Фрейда, высказанному им в 1915 году в знаменитых лекциях по введению в психоанализ, являются истоком и тайной человеческой невротичности (как индивидуальной, так и массовой). Схемы эти, в свою очередь, рассматривались Фрейдом как психические репрезентации еще более глубинного третичного слоя, своеобразного «ядра бессознательного».

…Сергей Панкеев (пациент Фрейда. С. З.) вобрал в структуру своей идентичности практически все культурные провокации, которые дарует своему адепту великая русская литература. Ее потенциальная психопатологичность довольно-таки прозрачна для исследователя, рассматривающего с позиций психоанализа, т. е. с нейтральной точки зрения приспособительных (адаптивных) стандартов западноевропейской цивилизации. Русская литература – это наш Ветхий Завет, если рассматривать ее с точки зрения ее глубинно-психологической значимости. Главная ее задача – психологически оторвать нас от матери и не допустить сползания к изначальному симбиозу путем прививания страха перед образом Женщины и формирования стратегий бегства от нее (Онегин), мести ей (Печорин), игнорирования ее в закрытых мужских сообществах (Чичиков), ненависти к ней, толкающей к самоуничтожению (Базаров), пассивно-мазохистического самонаказания за любовь к ней (Обломов), ужаса перед ней, трансформирующегося в ее обожествление (герои Достоевского), и пр. Прививка эта, по традиции получаемая всеми представителями образованного класса, позволяла и позволяет жить в России, быть сопричастным филогенетической (родовой) власти Родине-Матери, хоть как-то сопротивляясь при этом тотальному затягиванию ею своих детей в орально-симбиотические формы массового обезличивания. Если бы не она, великая русская литература, созданная страдающими героями-материубийцами, воистину “лишними людьми” родной нам культуры на потребу себе подобных, абсолютной правотой обладали бы слова Юнга, некогда введенные в российский культурный обиход Александром Эткиндом: “В России нет и не может быть психоанализа. В ней люди живут как рыбы в стае.»”

…Сергей Панкеев (жизнь которого можно рассматривать как культурный подвиг, как отчаянный рывок рыбы, желающей выйти на сушу и показывающей путь своим собратьям по стае) был тяжело болен архетипикой, пробужденной в нем культурным влиянием классической русской литературы, причем особо обостренное течение этого заболевания определялось рядом привходящих обстоятельств его личной биографии. Так же как и Онегин, он, будучи «наследником всех своих родных», заболел в конце концов «русской хандрой». С Печориным (а точнее – с Лермонтовым) его связывали настолько глубокие идентификационные связи, вплоть до подчеркивания внешнего сходства, что после смерти сестры, формируя в себе «мужественность жить», Панкеев предпринял терапевтическое путешествие на Кавказ, посетив при этом все места действия «Героя нашего времени» и завершив поездку на месте знаменитой дуэли у подножия Машука. С Чичиковым его сближал статус «херсонского помещика», а у Обломова он просто позаимствовал симптоматический фон своего невроза – неспособность к любой деятельности вплоть до отказа самостоятельно одеваться и вставать с дивана. Базовый симптом своего второго невроза он позаимствовал у Гоголя, и русскому читателю отчета доктора Рут Мак Брюнсвик о психотерапии странного страха «утерять свой нос» становится предельно ясна невозможность проникновения в душу клиента, культурные основания бессознательного которого аналитику не только не близки, но и цивилизационно чужды. С героями же Достоевского у Панкеева был просто «семейный роман»: его отца с братьями так и называли – «братья Карамазовы» (и далеко не случайно!), а собственную жизнь он явно или неявно делал с фигуры князя Мышкина. Для полного набора не хватает только Толстого, но с ним у Панкеева вышла осечка, которая, впрочем, нисколько не повредила анализу. По словам самого пациента, «мир, в котором жил и который описывает Толстой, был чужд Фрейду… В качестве психолога он не мог проникнуть настолько глубоко, как это удавалось Достоевскому…». Панкеев писал в своих мемуарах, что с тринадцатилетнего возраста почитал великих русских писателей и поэтов «почти как святых».

Говоря об архетипах, следует обратить внимание на то, что формирование архетипов может продолжаться и в течении жизни индивида. Например, советские фильмы времен СССР участвуют в формировании архетипов, так как, расщепляясь, вызывают в психике индивида те образы, которые формируют в последующем в его психике положительные паттерны поведения. Воздействие на такие образы на время вызывает в душе индивида ощущение чего-то исключительно доброго и положительного, а значит, цензура психики на подобное время ослабевает и информация, поступаемая из внешнего мира, способна не только откладываться в подсознание, но и откладываться с пометкой чего-то важного и необходимого, положительного для психики и в последующем влиять как на принятие того или иного решения в целом, так и на появление каких-либо мыслей в частности.

При этом роль подсознания необычайно важна для оценки вообще всей жизни индивида. Например, известно, что средства массовой коммуникации играют важную роль в закладывании в психику индивида паттернов[161] поведения. Говоря о средствах массовой коммуникации, мы изначально берем расширенный аспект, не связанный только действием средств массовой информации (СМИ). Помимо СМИ к действиям средств массовой коммуникации (СМК) относятся кино, театры, рекламные плакаты и афиши на улице и вообще все, что оказывает воздействие на индивида посредством передаваемой на массы информации. При этом,