Читать книгу - "Семь смертных грехов Германского Рейха в Первой мировой войне - Себастьян Хаффнер"

доукомплектовать другие. Но и в этом случае многие немецкие дивизии при окончании войны имели численность, соответствующую лишь полку. То, что эта ужасающая кровопотеря, самая тяжёлая во всей войне, с мая не принималась в расчёт без какого-либо логичного стратегического размышления, то есть практически никак, делало упрек в сторону германского военного командования уничтожающим.

Нелегко освоиться с ходом мыслей Людендорфа в этот период времени. В предшествующие годы он проявил себя как очень хороший генерал, если его компетентности могли доверить бросающееся в глаза отсутствие военной оценки ситуации летом 1918 года. В то же время он никогда прежде – и в столь явном противоречии с действительностью – не проявлял себя столь уверенным в победе и столь непогрешимым.

Когда государственный секретарь иностранных дел фон Кюльманн 25 июня в рейхстаге со всей осторожностью указал на то, что теперь, возможно, пришло время военное ведение войны дополнить дипломатией, Людендорф потребовал его политического скальпа – и тотчас же его получил. Когда кронпринц – безусловно, кто угодно, но не пораженец – пытался 7 июня убедить его в том, что давно пора прийти к взаимопониманию с противниками, Людендорф ему почти что непочтительно отказал: рассматриваться может только победный мир.

Когда преемник Кюльманна, фон Хинтце, вскоре после того спросил его с глазу на глаз, может ли он предстоящим 15 июля наступлением гарантировать окончательную военную победу, он ответил просто "да". Ответ тем более непонятный, поскольку он сам это наступление планировал как обманное для прикрытия следующего. Нельзя удержаться от впечатления, что Людендорф в это время уже был душевно нездоровым человеком. Это душевное нездоровье – после четырёх лет непрерывного переутомления и нервного сверхнапряжения – приняло две формы: сначала бурное сопротивление признать факты; затем, когда факты более не позволяли лгать, столь же бурная решимость найти козла отпущения. После 8 августа – успешного начала английского наступления, которое он назвал "чёрным днём германской армии", – он обвинил войска в том, что те более не предоставляют ему прочной основы для его стратегии. Затем позже, напротив, это была родина, которая "победоносной армии воткнула кинжал в спину". Поведение Людендорфа в это время было противоречивым. Решив 8 августа "завершить войну", он 14 августа согласился на придворном совете подождать более благоприятного положения. Затем 29 сентября он внезапно потребовал запросить перемирие в течение 48 часов. Однако 26 октября, при теперь уже действительно ставшим безнадёжным положении, он вдруг пожелал продолжения борьбы и ушёл в отставку, когда ему указывали, что это теперь стало невозможным. Он затем убежал в Швецию, откуда позже, когда воздух стал чище, вернулся, чтобы приписать вину за поражение Германии еврейско-масонскому всемирному заговору и принимать участие в различных путчах против конституции и правительства.

Невозможно не считаться с этой неприятной личностью, поскольку Людендорф был летом 1918 года тем человеком, в чьих руках была судьба Германии и чья воля до его отставки оставалась высшим законом. Деяния Германии были в это время деяниями Людендорфа.

Однако это не снимает вины с тех, чьим долгом было управлять страной и кто вместо этого передал управление Людендорфу или попросту навязал его. И это также не снимает вины с тех – большая часть народа, большинство буржуазии и почти всё общественное мнение – которые это находили совершенно в порядке. Они также несут ответственность за то, что летом 1918 года не была предпринята своевременная перенастройка, что германская армия без стратегической цели истекала кровью и что затем во всём мире вдруг раструбили о неспособности немцев к борьбе – возможно, даже преждевременно.

После того, как это произошло по приказу Людендорфа в начале октября, удержать далее что-либо было невозможно. С ходатайством о перемирии Германия приняла "четырнадцать пунктов" Вильсона от января 1918 года, то есть не только освобождение всех оккупированных территорий на Западе и на Востоке и потерю Эльзаса-Лотарингии, но также и уступку прусской Польши, создание "польского коридора" и общую обязанность по выплате репараций. Всё это содержалось в 14 пунктах Вильсона, и их принятие тем самым было уже практически неограниченным объявлением поражения. В последующем обмене нотами, который длился до конца октября, Германия затем постепенно довольствовалась тем, что перемирие предлагало "абсолютные гарантии для обеспечения преобладания союзников", подводная война должна будет прекращена уже до перемирия и "все ущербы, нанесённые германской агрессией гражданскому населению союзников и их собственности", должны быть возмещены: капитуляция в рассрочку. Даже низложение кайзера было уже потребовано – и больше явно не отклонялось. Не могло быть выявлено более отчётливо, что Германия, которая не была ни готова, ни способна продолжать вести войну, теперь должна будет принять перемирие практически любой ценой.

Действительно ли положение 29 сентября уже было критическим – об этом можно спорить. Некоторые говорят о том, что панический пессимизм 29 сентября был столь же ошибочным, как и оптимизм самообмана начала лета; что тогда, возможно, всё же ещё спасла бы зима вследствие зимней паузы в боях, хотя и сейчас при гораздо худших предпосылках, чем в начале лета, могли бы потребоваться переговоры. Однако после 29 сентября всё это осталось в прошлом.

После того, как однажды игра была публично проиграна, больше спасать было нечего. Просьбой о перемирии быстро развалились немецкие готовность сражаться и способность сражаться; ведь кто хотел умирать в последнюю минуту и в уже открыто проигранной войне? Когда в конце октября всё еще ожидалось перемирие, в Вильгельмсхафене произошёл известный мятеж военных моряков против приказа выйти в море, который затем перекинулся на Киль и оттуда инициировал революционные процессы во всей Германии. С поражением и капитуляцией это больше никак не было связано. Когда 30 октября на "Тюрингии" и на "Гельголанде" пар вырвался из котлов, то последняя и самая жёсткая нота Вильсона уже была принята, и когда 9 ноября Шайдеманн с балкона рейхстага, а Либкнехт с Берлинского Замка провозгласили республику, конкурируя друг с другом, германская делегация, которая должна была подписать суровые условия перемирия, была уже в пути. Готовый к подписанию документ уже ждал их.

Позже на "Ноябрьскую революцию" (является спорным, заслужила ли она наименование революции) свалили вину за поражение и капитуляцию, и бывший тогда ефрейтором Гитлер, который действительно верил в эту причинную связь, позже свою политику зимой и весной 1945 года нацелил на то, что ноябрь 1918 года не должен никогда повториться с последствиями, о которых ещё все помнили. В действительности ноябрьские волнения совершенно не связаны с поражением Германии в Первой мировой войне. Они были его следствием, не его причиной, и они также не добавили