Читать книгу - "Тьма на рассвете. Возникновение криминального государства в России - Дэвид Саттер"

организовали коммерческие банки. Новые коммерческие предприятия использовали те же источники снабжения, те же здания и тот же рабочий персонал, менялось только название организации. Но имущество данной организации становилось собственностью ее новых «владельцев»[40].

Стихийную приватизацию сменила ваучерная приватизация, которая началась в октябре 1992 года. Каждому россиянину давали ваучер с номинальной стоимостью на сумму 10 000 рублей (месячный заработок рабочего автомобильной промышленности), тем самым погашая долю в российской промышленности. Для большинства россиян от ваучеров было мало толку: люди редко получали по ним дивиденды: даже когда они вкладывали свой ваучер в собственный завод, это не давало им права голоса в делах управления.

Однако ваучеры очень помогали тем, кто собирал их в огромном количестве. Поэтому криминальные и коммерческие структуры стремились приобрести их как можно скорее. В некоторых случаях агенты скупали ваучеры на улице у бедняков и алкоголиков, часто за бутылку водки. В других случаях эти группы устраивали ваучерные фонды, которые рекламировались по телевизору, обещали высокие дивиденды, а затем либо не платили, либо исчезали. Таким образом, в руках криминальных и коммерческих структур скопилось огромное количество ваучеров, которые они использовали для покупки наиболее престижных промышленных предприятий, нередко почти даром[41].

В последние дни ваучерной приватизации фонд федеральной собственности одновременно выставил на продажу больше сотни наиболее ценных российских предприятий, что вызвало резкое падение стоимости акций, которые затем приобретались ваучерными фондами[42].

Когда вслед за ваучерной приватизацией в последнем квартале 1994 года началась продажа предприятий, население уже было поделено на две неравные части: группы, которые могли принимать участие в приватизации, и почти все остальное население, которому это было недоступно. Давление, направленное на то, чтобы как можно быстрее сосредоточить собственность в одних и тех же руках, однако, не ослабевало, что привело к продаже многих оставшихся промышленных предприятий страны, в том числе наиболее престижных, по самым низким ценам.

Первым шагом было назначить цену предприятия, о котором шла речь. Обычно цену устанавливали директор предприятия и служащие соответствующего министерства на основании предполагаемой стоимости зданий и оборудования. Эти цифры либо искусственно занижали, используя цены годичной или двухлетней давности и списывая годное оборудование, либо завышали, чтобы помешать посторонним инвесторам. Установленная цена должна была быть одобрена местным Комитетом по государственной собственности, который, как правило, не чинил препятствий.

В случае, когда могущественный банк или коммерческая группировка были заинтересованы в приобретении завода, следующим их шагом было устранение существующих или потенциальных конкурентов. Поскольку в организации аукциона принимал участие местный фонд собственности, который подчинялся губернатору, та партия, которая пользовалась влиянием в данном регионе, оказывалась тут как тут и манипулировала аукционом, подделывая документы или добывая информацию о встречном предложении. Фактически многие аукционы состоялись только на бумаге. А в тех случаях, когда аукцион все же проходил, часто цены предлагали фирмы, работающие на победителя. Лишь в редких случаях аукцион был настоящим, и если цену могущественной группировки перебивал более настойчивый конкурент, удачливый покупатель мог запросто поплатиться жизнью за свое упорство.

Цены, по которым распродавали эти предприятия, ошеломляли российское общество; 324 завода были проданы по средней цене менее 4 млн долл. каждый. Уралмаш, огромный машиностроительный завод в Екатеринбурге, был продан всего за 3,73 млн долл..; Челябинский металлургический комбинат — также за 3,73 млн долл., а Ковровский механический завод, который снабжал огнестрельным оружием российскую армию, Министерство внутренних дел и контрразведку, был продан за 2,7 млн долл.[43] Телефонные компании продавались за 116,62 долл. за линию, тогда как в Северной Америке — 637 долл., а в Венгрии — за 2,083 долл. Объединенная энергетическая система был продана за 200 млн долл. В Центральной Европе компанию с аналогичной продукцией продали бы за 30 млрд. долл., а в Соединенных Штатах — за 49 млрд долл. Российские нефтяные компании продавали разработанные нефтяные скважины по 0,4 доллара за баррель, тогда как цена за баррель нефти в Североамериканских компаниях была 7,06 долл. Мурманский траловый флот, состоявший из 100 кораблей, каждому из которых было менее 10 лет и которые стоили более 20 млн долл. при спуске на воду, был продан за 3 млн долл. Северное морское пароходство было продано за 4 млн долл.[44]

9 сентября 1994 года инвесторский бюллетень «Независимая стратегия» сообщал: «Большая часть основных производственных фондов России продается примерно за 5 млрд долл. Даже если считать, что в России стоимость основных средств производства равняется стоимости ее валового внутреннего продукта (в странах Запада она обычно по крайней мере в 2,6 раза больше)…на самом деле она составляет 300–400 млрд долл.; сумма же, полученная от приватизации, минимальна. По этой причине данная организация рекомендует британским инвесторам не упустить возможности и принять участие в покупке российских предприятий»[45].

В конце 1994 года российское правительство под давлением со стороны Международного банка, требовавшего понизить уровень инфляции до одного процента в месяц и ликвидировать дефицит бюджета, прекратило печатать деньги, которые шли на покрытие текущих расходов, включая выплату зарплаты. Положение стало критическим, и чтобы покрыть обязательства, правительство стало брать ссуды в коммерческих банках в обмен на доли в престижных, неприватизированных отраслях промышленности.

Теоретически программа «Ссуды за акции» предусматривала конкуренцию пакетов акций, а победителем выходил тот, кто мог предложить наибольшую ссуду правительству. Но на практике победителем оказывался банк, имевший самые тесные «неформальные» связи с правительством, и данная схема, хотя и упрощала передачу наиболее рентабельных российских предприятий олигархам, давала очень мало доходов правительству, в которых оно так нуждалось. В 1995 году, например, общий доход от залоговых аукционов 21 наиболее прибыльного российского предприятия составил 691,4 млн долл. и 400 млрд рублей[46].

Как только предприятие было «заложено», банк, обладавший правом собственности на него, мог свободно использовать его; а когда правительству не удавалось выплатить банку ссуды, что, учитывая дефицит доходов государственной казны, было в порядке вещей, банк, получивший закладную на это предприятие, организовывал его финальную продажу. Неудивительно поэтому, что предприятия становились собственностью банков, которые давали им первоначальные ссуды.

В 1995 году Онексимбанк получил контрольный пакет из 38 % акций «Норильского Никеля», производителя-гиганта цветных металлов, в обмен на ссуду правительству в 170 млн долл. Чтобы удержать свою долю, два года спустя, в августе 1997 года, оно заплатило 250 млн долл. После удержания ссуды правительство получило всего лишь 80 млн долл. за львиную долю акций завода, который производит 90 % российского никеля, 90 % кобальта и 100 % платины.

Тем временем Онексимбанк спокойно использовал огромный комбинат по своему усмотрению. «Норильский Никель» был одним из ведущих российских поставщиков устойчивой валюты, но к весне 1997 года он задолжал своим рабочим