Читать книгу - "Западная Сахара. Преданная независимость - Елена Висенс"

Сведя конфликт в Западной Сахаре до вопроса о непризнанных идентичностях или столкновении национализмов, можно, пожалуй, и упростить проблему, но это, без сомнения, поможет нам понять саму реальность.

Официальная марокканская позиция состоит в том, чтобы настаивать на отрицании самого существования сахарской (сахрави) идентичности. Рабат не желает признавать, что тридцати лет, проведенных в ожидании в лагерях Тиндуфа[38]в нечеловеческих условиях, с единственной мыслью о свободном возвращении на свои земли, более чем достаточно для того, чтобы доказать, что сахарцы твердо намерены построить общность, в которой они могли бы чувствовать себя хозяевами. Сегодня, тридцать лет спустя после начала конфликта, эта идея не только не умерла в сердцах сахарцев, живущих вне территории Западной Сахары, но более чем когда-либо жива среди местных сахарцев. Это доказывают и демонстрации разного масштаба, прошедшие весной на территории Сахары, в Эль-Аюне и Смаре, и настроения среди сахарской молодежи, которая учится или работает в Рабате, Марракеше или Агадире. Несколько месяцев назад в Марокко стартовал телеканал специально для сахарцев на языке хасания,[39]по которому передают сахарскую музыку и фольклор. Канал стремится приблизить сахарцев к стране, которую им пытаются навязать как «родину-мать». Но это оказался запоздалый ответ — и, без сомнения, недостаточный — на стремление сахарцев обрести свою идентичность.

В переломный момент марокканской истории, когда подводится исторический итог, когда мужественная Инстанция примирения и согласия[40]проводит расследование преступлений «эпохи свинца»[41]в годы правления Хасана II, необходимо также дать оценку сахарским политикам, не сумевшим снискать расположение населения, проживающего к югу от Тантана и Тарфаи, и их ошибкам, совершенным исключительно из-за стремления себя обезопасить. Именно в Сахаре Инстанция примирения и согласия столкнулась с большими трудностями, поскольку репрессированные сахарцы выставили свои условия для участия в голосовании, которые выходят далеко за рамки, обозначенные Инстанцией, включая привлечение к суду ответственных за нарушение прав.

Когда идеи национализма укореняются в головах людей, неважно, старые они или такие же свежие, как сахарские. Расплывчатое ощущение принадлежности к этой огромной пустыне, каковой является Сахара, столь прочно закрепленное среди племен аль-бейдан, превратилось в политический национализм лишь в 1969–1970 годах. Тогда поколение молодых сахарцев отвергло договоренности, которые старое поколение племенных шейхов было готово согласовать с колониальными властями после того, как Испания уступила анклав Ифни Марокко.[42]Этому же способствовало и распространение всевозможных слухов о будущем Сахары. Обновленный, в столь «заиерархизированном» обществе, как сахарское, этот поколенческий разрыв пустил корни среди молодежи, как жившей на территории Западной Сахары, так и той, которая с начала войны за Ифни в 1957 году проживала в Марокко, сосуществуя с марокканцами. Недавно мне об этом напомнил один из основателей Фронта ПОЛИСАРИО Салем Лебсир, племянник Мохаммеда Бассири и правитель лагеря «Дажла», расположенного недалеко от границы с Мавританией на юг от Тиндуфа.

Это чувство идентичности тем сильнее будет развиваться, чем больше ему будет отказано в существовании со стороны другого национального чувства идентичности, марокканского, убежденного в наличии тесных связей между сахарцами и марокканцами. Не мы ли являемся теми, кто, разделяя идею разнообразия Иберийского полуострова, отрицает законность обоих чувств? Но обязательно ли они являются взаимоисключающими? Да, они были таковыми, поскольку различные интересы, поставленные на карту, были непримиримыми. С одной стороны, интересы франкистской диктатуры, искавшей возможности продлить свое колониальное господство под формулой фальшивой автономии; с другой — интересы авторитарной монархии, потерявшей легитимность («обеззаконенная») в своей стране и не сумевшей согласовать решение с алжирским и мавританским соседями; с третьей — интересы националистической марокканской оппозиции, многие десятилетия защищавшей «марокканство» (марокканскую идентичность) территории и развязавшей в 1957 году войну совместно с сахарскими элементами для возвращения территории, плодом чего стал уход Испании из района Тарфая; с четвертой — интересы старого поколения шейхов, готовых испробовать любые формулы, которые позволили бы им сохранить свои привилегии; и, наконец, интересы этого молодого поколения сахарских националистов, разорвавших отношения с оппортунистически настроенным старым поколением и относящихся с подозрением к тому, что они воспринимали как марокканскую экспансию во многом благодаря наущениям испанцев.

Не все в марокканском национализме и в его стремлении вернуть Сахару было шовинистическим, как это пытались представить левые экстремисты в таких публикациях, как Souffles или Anfas,[43]появившихся в Марокко в начале 70-х. Почему, если это не так, консервативно-националистическая партия «Истикляль» сблизилась с социалистами из НСНС и ССНС[44]и с коммунистами? Почему книга лидера последних Али Яты, в которой изложены претензии на марокканскую Сахару, была запрещена в 1972 году и изъята из продажи вплоть до «Зеленого марша»?[45]Не все было чистым «шовинистическим империализмом» в этом первоначальном националистическом марокканском чувстве, убежденном в том, что сахарцы встретят с распростертыми объятиями «Зеленый марш», в котором с вдохновением участвовали и элита, и народ и который не был (я говорю это как свидетель внутреннего воздействия этого события в городе Фес) столь карикатурным, как нам его изображали наши средства массовой информации.