Читать книгу - "XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин"

А Израиль я вообще в голове не держал, даже на скамейке для запасных. Как и всем моим коллегам-международникам, мне приходилось писать об Израиле, о Ближнем Востоке. Писал, естественно, в рамках официальной позиции, но иногда менее нервно, более объективно, чем это было принято. В приватных разговорах пытался убедить начальство в необходимости восстановить отношения с Израилем. В принципе начальство не возражало, но МИД с благословения ЦК выписывал сложные фигуры, выдвигал требования, ставил условия. Пусть Израиль сделает конкретные шаги навстречу арабам, и тогда восстановим… Мне такой торгашеский подход в данном случае представлялся неверным. И когда перестройка развязала нам рот, я смог написать: «Советскую дипломатию трудно упрекнуть в чрезмерной активности на Ближнем Востоке. Возникает такое впечатление, что наше „маневрирование“ становится самоцелью, тактика превращается в стратегию. Вопрос о восстановлении дипломатических отношений с Израилем не то что созрел, а просто перезрел. Оговорка насчет „контекста развертывания переговорного процесса“ (о, могучий русский язык!) юридически беспомощна, недальновидна политически и весьма уязвима в нравственном отношении. Негоже великой державе вымогать плату за исправление собственной ошибки».

Постепенно израильская тема стала придвигаться. В Москве работала израильская консульская группа (как и наша в Тель-Авиве). Поскольку мои материалы по Ближнему Востоку чуть отличались от антисионистской «нормы», протянулись какие-то ниточки. Познакомился с руководителем группы. Арье Левин — искусный, тонкий, умный дипломат, будущий посол Израиля в СССР. Беседы с ним доставляли истинное удовольствие. Тем более что по-русски Арье говорит лучше многих русских. Был и взаимный интерес. Он обволакивал меня сионистской пропагандой. Я выуживал у него нужную мне информацию. Мы и сейчас — добрые друзья.

Где-то рядом с Левином встретил Якова Кедми (в советской юности — Яша Казаков). Он работал в полуспецподразделении, которое занималось потенциальными эмигрантами. Привозил мне интересующие меня книги. Знакомил (заочно) с людьми и ситуациями. По моей просьбе организовал поездку в Израиль.

Уже находясь в Израиле, я узнал, что прилетает наш новый министр иностранных дел Борис Дмитриевич Панкин. Панкина я знал давно. Умный, честный человек. Делал добротную «Комсомолку». Талантливый литературный критик. До сих пор помню его работы о Трифонове, Абрамове, Айтматове. Десять лет отсидел в ВААПе (Всесоюзное агентство авторских прав). В 1983 году поехал послом в Швецию (тоже ведь «подарочный фонд», а почему удостоился — не признавался). Бывал у него там. Сауна отменная. Хобби — роман о Константине Симонове. Долго писал его. Как художественное произведение роман, по-моему, средний. По материалу — читается залпом.

В 1991 году Панкин уже был послом в Праге. В отличие от большинства советских послов он сразу же и открыто выразил протест против ГКЧП. Поэтому 29 августа Горбачев назначил его министром иностранных дел СССР. Однако в ноябре Панкин пал жертвой дворцовых интриг. Его отправили в Лондон. Сейчас пенсионер живет, кажется, в Стокгольме и занимается литературной деятельностью.

18 октября в Иерусалиме Панкин подписал бумаги о восстановлении дипломатических отношений в полном объеме. Вместе с толпой журналистов я ждал его в отеле «Кинг Дэвид». Он появился вместе с толпой сопровождающих лиц. И вдруг увидел меня. Почти немая сцена… Мы обнялись. И слышу шепот: «Теперь знаю, кто будет послом в Израиле».

Я не воспринял это всерьез. И министры шутят. Вернувшись в Москву, совсем выкинул из головы, даже жене ничего не сказал. «Вкинуть» в голову заставил звонок из управления кадров МИДа:

— Где ваша «объективка»?

— Какая «объективка»? Зачем?

— Что значит «зачем»? Вы оформляетесь послом в Израиль. Бюрократическая машина стала делать первые обороты. Но работала быстро. Сразу после ноябрьских праздников позвонил Горбачев и сказал, что перед ним на столе две бумаги: одна — о присвоении Бовину ранга посла, другая — о назначении его послом в Израиль.

— Не возражаешь?

Я не возражал. Верительную грамоту Панкин подписать не успел. Рядом с подписью Горбачева стоит подпись Шеварднадзе.

Я уже писал о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Мне не всегда было понятно, что он делает и почему. Некоторые его действия и решения казались неоправданными, несвоевременными. Некоторым не хватало цельности, определенности. Нередко тактика вытесняла, заменяла стратегию. Но все-таки Горбачев относится к категории великих личностей, тех личностей, которые появляются в переломные, переходные эпохи, чтобы делать историю. «Горбачев — трагическая фигура, — писал я о президенте СССР. — Помните? Дорога в ад вымощена хорошими намерениями. Он вымостил свою дорогу. Но он, безусловно, великая фигура, одна из великих политических фигур XX века. Он разрушил тюрьму, казарму, в которой мы жили десятки лет. Если мерить масштабами истории, Горбачев, несомненно, крупнее, скажем, Буша или Миттерана. Как Петр I, он поднял Россию на дыбы, но, в отличие от Петра, не сумел совладать с поводьями. И это не столько вина его, не столько выбор, сколько беда, судьба. Он нужен был истории, чтобы разрушить старое, сорвать оковы с России. Новую Россию будут создавать новые поколения людей. Критические выпады против Горбачева, не учитывающие („в уме“, разумеется) этот исторический фон, всегда будут мелкими, мелочными, скользящими по поверхности вещей».

О личных качествах Горбачева ничего сказать не могу. Встречался с ним, может быть, один раз в год. Ни разу не пришлось выпить как следует, поговорить «за жизнь». Из рядов свиты доносились самые противоречивые голоса: кто восторгался, кто матюкал. Интуитивно, без доказательств, я — на стороне первых…

15 ноября опубликовал последнюю статью в «Известиях». О Мадридской конференции по ближневосточному урегулированию. Последний абзац последней статьи: «…Если Женевская конференция 1973 года — первый шаг к миру на Ближнем Востоке, если Кэмп-Дэвидский договор 1979 года может рассматриваться как второй, гораздо более крупный шаг на этом же пути, то и Мадридская конференция заняла место в этом же ряду. Хотя никто не знает, сколько еще шагов — удачных и неудачных — предстоит сделать… Наверное, много. Во всяком случае, дипломатия Москвы будет стремиться сделать этот путь возможно более прямым и коротким».

Не думал я тогда, что пишу себе самую главную директиву…

В конце ноября оказался в Америке на встрече советско-американской группы по стратегической стабильности. В эти же дни в Соединенных Штатах находился премьер-министр Израиля Ицхак Шамир. Его люди разыскали меня и передали приглашение встретиться. Поехал к нему в отель «Уолдорф-Астория». Жарища у него в номере была ну как в Израиле. Поговорили неформально. Он был похож на маленького взъерошенного гнома со стальной пружинкой внутри.

Отбыть к месту новой службы не торопился. Изучал досье по Израилю. Беседовал с дипломатами. Выискивал в научных учреждениях недобитых специалистов по Израилю. Заглядывал в ГРУ и СВР.

Заставила торопиться Беловежская Пуща. Вместе с исчезновением Советского Союза теряли силу мои верительные грамоты. Поэтому, если я хотел остаться послом, надо было вручить грамоты, пока в президентском кресле находится Горбачев. Звонили из Иерусалима. Там тоже волновались. Договорились, что вручение состоится в Иерусалиме 23 декабря.