Читать книгу - "1937 год: Н. С. Хрущев и московская парторганизаци - Кирилл Абрамян"

Заняв сначала пост секретаря МГК, а позже секретаря МК ВКП(б), Никита Сергеевич познакомился с отдельными представителями руководства Закавказской республики Л.П. Берией, Мир Джафар Аббас оглы Багировым, Н.А. Лакобой, заведующим ОРПО МК Г.М. Маленковым, директором автозавода им. Сталина И.А. Лихачевым, начальником управления Государственного союзного треста высшей парфюмерии, жировой, мыловаренной и синтетической промышленности П.С. Жемчужиной – женой председателя СНК В.М. Молотова. Будущего наркома авиационной промышленности СССР А.И. Шахурина он тоже знал с этих времен^[137]. Хотя на дипломатические приемы Хрущев в то время не приглашался, столичный статус и новое положение позволили ему периодически общаться с зарубежными лидерами коммунистического движения – К. Готвальдом, М. Кашеном, П. Тольятти ^[138].

Внешность, культура речи, манеры – все это Хрущев использовал для формирования облика руководителя в соответствии с ожиданиями публики. Он вспоминал: «Ходили мы в скромной одежде, и я не знаю, имел ли кто-нибудь из нас две пары ботинок. А костюма, в современном его понимании, не имели: гимнастерка, брюки, пояс, кепка, косоворотка – вот, собственно, и вся наша одежда. Сталин служил и в этом хорошим примером»^[139]. Шепилову, помимо ораторского искусства Никиты Сергеевича, запомнился его внешний вид и производимое им впечатление: «Хрущев был одет в поношенный темно-серый костюм, брюки заправлены в сапоги. Под пиджаком – темная сатиновая косоворотка с расстегнутыми верхними пуговицами. Крупная голова, высокий лоб, светлые волосы, широкая открытая улыбка – все оставляло впечатление простоты и доброжелательства. И я, и мои соседи, глядя на Хрущева, испытывали не только удовлетворение, но даже какое-то умиление: “Вот молодец, рядовой шахтер, а стал секретарем Московского комитета. Значит, башковитый парень. И какой простой…”»^[140] Кольман, говоря о простоте и доступности Хрущева в 1930-е гг., использовал выражение «русская душа нараспашку»^[141]. Однако ряд людей, столкнувшихся с Никитой Сергеевичем позднее, замечали иное. Например, Алексей Иванович Аджубей, в 19501960-е гг. работавший главным редактором таких центральных газет, как «Комсомольская правда» и «Известия», считал: «Он только казался простоватым человеком. Случалось, наигрывал простодушие. Но я часто видел, какими холодными, отчужденными становятся в гневе его маленькие темные глаза»^[142]. Словно развивая эту мысль, О.А. Трояновский отмечал: «Много говорилось и писалось об эмоциональных вспышках Хрущева во время выступлений или бесед. Как правило, это были наигранные моменты. Он был неплохой актер, возможно, научился этому у Сталина, и мог хорошо изображать гнев, возмущение, презрение и другие эмоции»^[143].

Склонность к практицизму бросалась в глаза многим, кто знал Хрущева с 1930-х гг. В.П. Пронин вспоминал: «Он способный практический работник, быстро схватывал предложения специалистов, старался их осуществить, но сам предложений, как правило, не вносил» ^[144]. Кольман, сравнивая Кагановича и Хрущева, также отмечал склонность последнего к практицизму, к техницизму^[145]. Схожее мнение высказывал и Молотов: «Он способный человек. К практической работе»^[146].

Даже теоретические понятия Никита Сергеевич воспринимал с практической стороны. «Хрущев, он же сапожник в вопросах теории» – возмущался годы спустя Молотов^[147]. Американский корреспондент Юджин Лайонс, работавший в Москве до конца 1934 г., и не исключено, что видевший секретаря городского комитета Н.С. Хрущева, в конце 1950-х гг. также категорично заявлял: «Он ценит деятеля выше мыслителя, практика – выше теоретика»^[148]. Такой упрощенный подход к теоретическим вещам проявился у Хрущева на заре политической деятельности. В 1920 г., едва очутившись после курсов в политотделе 9-й армии, Никите Сергеевичу поручили подготовить выступление на тему «О коммунизме». Однако в конечном итоге доклад делали двое. Теоретическую часть «О коммуне, как неизбежной форме хозяйственной жизни, диктуемой современным экономическим положением» взял на себя содокладчик Хрущева. Сам же Никита Сергеевич докладывал собранию «О практическом строительстве коммунальной жизни»^[149].

В 1930-е гг. строительство «коммунальной жизни» обрело для него конкретное содержание. Начальнику одной из шахт строительства метрополитена запомнился такой диалог с первым секретарем МГК:

«Товарищ Хрущев мне сказал:

– Ты должен пойти на эту шахту работать методом щита.

– Что же я понимаю? Я не знаю метода щита.

– Мы сами не знаем, но считаем, что ты справишься с этой работой»^[150].

Помимо практицизма, Хрущев обладал и волевыми чертами характера – важными качествами любого руководителя. Сохранилась характеристика, данная Хрущеву после прохождения им военных сборов летом 1930 г. Командир роты по-военному кратко сформулировал мнение о личных данных комиссара запаса: «энергичен и решителен, инициативу проявлял недостаточно, дисциплинирован; походы вынес удовлетворительно»^[151]. Десятилетия спустя Молотов свидетельствовал: «У Хрущева была ловкость рук, практик неплохой, руководитель энергичный»^[152]. Другой член Политбюро А.И. Микоян характеризовал Никиту Сергеевича чуть более развернуто: «У него был характер лидера: настойчивость, упрямство в достижении цели, мужество и готовность идти против сложившихся стереотипов»^[153].