Читать книгу - "Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович"

Чаще всего его спрашивали: в какую из советских эпох экономическое положение страны было наиболее устойчивым? И раздавался ответ, будто высеченный в граните: «При Сталине в долг не брали». Это было не только про экономику. Это было про все, чем в его представлении сильна и славна была сталинская эпоха. Это было про твердый порядок. Про высокую ответственность руководителя («ты положишь на стол партбилет!»). Про «план — закон». Про «пятилетку — в четыре года». Про бесплатную медицину и образование. Про победы советских спортсменов. Про достижения советской науки и культуры. «При Сталине в долг не брали» — звучало гимном ТОЙ эпохе и одновременно упреком эпохе НЫНЕШНЕЙ. Меж слов сквозило: «А новые наши вожди, предатели и перевертыши, все прос…ли». А иной раз и не сквозило — прямо говорилось: «С глубокой горечью и обидой наблюдаю, как искажается история, как дискредитируются социальные завоевания нашего народа. И делают это, пользуясь средствами массовой информации, подчас те, кто еще несколько лет назад с пеной у рта отстаивал противоположные взгляды. Признаюсь, очень тяжело переживаю такой ход событий. Почему то, что сделано руками нашего народа при высокой активности коммунистов, сводят на нет?»

Байбаков испытывал острый, мучительный разлад с новой реальностью. Ему в ней все не нравилось. Он, в частности, болезненно воспринял упразднение Госплана. Переживал от того, что с централизованным планированием покончено, а задача созданного взамен Министерства экономики свелась к прогнозированию экономического развития страны. «Я убежден, что в вопросах улучшения продовольственного снабжения мы по-прежнему недопустимо отстаем, — писал он, — а в перестройке управления, наоборот, необоснованно торопимся, отдавая на откуп рыночной стихии огромный народнохозяйственный комплекс».

Почему-то сокрушался, что ликвидировали «Птицепром», дался он ему: «Спрашивается, зачем это сделано? Кому выгодно разрушение хорошо работавшей и оправдавшей себя системы птицеводства? Кому на руку отсутствие продовольствия в стране?»

Горевал, что на многих предприятиях всю прибыль стали использовать на повышение зарплаты — и вот итог: производство не расширяется, производительность труда не растет, затраты не снижаются, а «увеличивающаяся прибыль, как ширма, скрывает эти негативные явления».

Был не согласен с тем, что значительно повысили зарплату работникам государственных учреждений и многих научно-исследовательских институтов. Считал, что сделано это напрасно — отдача от них нулевая.

«Мне, честно говоря, становится страшно, — читаем в его мемуарах. — Идет регресс по многим направлениям. Почти нет предприятий, которые в новых условиях хозяйствования рванули вперед, обеспечивая высокую производительность труда, расширение ассортимента и увеличение выпуска продукции. На мой взгляд, многие трудовые коллективы стоят в стороне от экономической реформы. Не испытав сколько-нибудь заметного роста жизненного уровня, скорее наоборот, почувствовав его снижение, большая часть населения относится безучастно к экономическим преобразованиям».

Байбаков не жалел проклятий в адрес молодых экономистов горбачевского призыва, вроде Григория Явлинского с его программой «500 дней». Считал, что товарная агония (с карточками на сахар, масло, крупу, пустыми прилавками универмагов) — это их рук дело. «Как-то в 1989 году зашел я в ГУМ. Проходя по его линиям, заглядывал в тот или иной торговый отдел и все больше убеждался, что о прежнем наличии товаров напоминают лишь названия отделов. С горечью и недоумением взирали люди на необычные своей пустотой витрины. <…> Такого положения не наблюдалось даже в так называемые застойные годы». Экс-председатель Госплана был искренне убежден, что пустые прилавки — результат отказа от плановой экономики, а вовсе не ее закономерный итог. «Прежде такое положение в экономике поручили бы выправлять Госплану, который умел воздействовать на непредвиденные события и процессы. <…> Раз решено отказаться от планового регулятора, то следует найти какие-то другие рычаги. Разрушить старое мы успели, а создать новое не торопимся».

Посетив ГУМ второй раз — в 1992 году, когда уже были отпущены цены, — Байбаков отметил большие перемены, но не счел их отрадными: «Почти на всех ранее пустовавших прилавках появились товары, но цены на них “кусаются”, и многие люди проходят мимо».

Само собой, доставалось от него и Егору Гайдару, чье правительство, «ориентируясь на рекомендации Международного валютного фонда в расчете на получение крупных иностранных кредитов, недооценило опасности попадания в долговременную финансовую зависимость от Запада». Яков Уринсон рассказывает: «Я запомнил один разговор, когда он приехал к нам в Министерство экономики (я тогда уже был министром) на новогодний вечер. Посидели, выпили, потом я пошел его провожать. Мы были одни, и, одеваясь, уже почти в дверях он говорит: “Эх вы… Мы такую державу создали, а вы все прос… ли”. Я говорю: “А сколько людей вы погубили!” Он психанул ужасно».

Байбаков сравнивал свое поколение руководителей с нынешним — и приходил в отчаяние. Его поколение — поколение сталинских наркомов — жило в обстановке, когда приходилось отвечать головой за свои ошибки и промахи, если они наносили вред государству. А эти?! — сокрушался он. Ничто им не грозит за бесчисленные провалы, а то и хозяйственные преступления, катастрофы, гибель шахтеров, аварии самолетов. Некому держать ответ, все сходит с рук. Иногда их сравнивают с большевиками. Что ж, определенное сходство есть. Большевики ведь тоже брались за дела, в каких не были сведущи, вспомните «красных директоров». Но они, в отличие от нынешних деятелей, не имея никаких дипломов, все-таки были сметливее. А что же теперь? — не унимался сталинский нарком. Разве наши «демократы» (это слово, как и «реформаторы», Байбаков употреблял, только беря в кавычки) оказались людьми здравого практического смысла? Разве сумели они пойти на компромисс с опытными, не принимающими их идей кадрами? Напротив, ввели запреты на определенные профессии — плановиков, разработчиков стратегических экономических программ. И вот бездумно разогнаны в высших органах управления кадры опытнейших хозяйственников…

1990-е стали для Байбакова временем невыносимо чужим. Временем краха всего, чему всю жизнь служил и во что верил. Временем горьких раздумий. Именно тогда были написаны его мемуары, все десять томов. Взялся за них, ибо считал, что «нынешние “реформаторы” и “демократы” пытаются оклеветать все, что сделано нашим народом», и надо, мол, ответить на эту клевету. «Да, — писал, — у меня есть собственная точка зрения на историю и современность, которая позволяет мне оценивать факты, события и явления с позиции государственного деятеля и гражданина. Я за объективный анализ каждого периода развития нашей страны».

В это трудно поверить, но, если вдуматься, все перемены в России, отсчет которым был начат в 2000 году, когда к власти пришел Владимир Путин, поддавались прогнозу еще тогда, когда Ельцин стоял на танке, а