Читать книгу - "Катынь. Ложь, ставшая историей - Иван Чигирин"

О том, что дело вовсе не такое простое, как кажется, свидетельствует очень странный приказ Берии начальникам всех трёх спецлагерей. 7 марта 1940 года он направил начальнику УПВ майору Сопруненко директиву, в которой приказал составить точные списки содержавшихся в лагерях офицеров, полицейских, жандармов и пр., сгруппировав их по месту жительства, при этом указать точный адрес и состав семьи каждого пленного. Причём не только тех, чьи родные жили на Западной Украине и в Западной Белоруссии — это-то понятно, — но и на отошедших к Германии территориях. А это зачем? Отправлять советских разведчиков «с приветом от мужа»?

Более того, по ходу работы Центр ещё и напоминает: внимательнее подходить к делу, проверять, потому что многие семьи, например, ушли с нашей территории на германскую сторону. Создаётся такое ощущение, что для НКВД эти адреса очень важны. Но зачем?

А вот ещё страннее: 16 марта начальник 2-го отдела УПВ Маклярский, находившийся в то время в Осташковском лагере, докладывает в Москву о ходе составления списков — и вдруг выдаёт фразу, которая поставит в тупик кого угодно.

«На холостых я списки не составляю, прошу сообщить, следует ли после окончания семейных списков составлять на холостых. Я лично считаю, что этого делать нецелесообразно, ибо они никому не нужны будут».

Это как? Кому и зачем нужны семейные и почему не нужны холостые?

В любом случае это явно как-то связано с предстоящей рокировкой. Но как?

Через неделю, 15 марта, всем польским пленным была запрещена переписка. Зачем — непонятно, и без директивного письма наркома не разобраться — а письма нет. В Старобельском лагере, например, после разгрузки лагеря всю оставшуюся от пленных переписку, как входящую, так и исходящую, приказано было сжечь. Новые письма время от времени подвергали той же экзекуции или же они возвращались отправителям с пометкой «адресат выбыл». На запросы родных и Красного Креста просто ничего не отвечали.

«Почтовое молчание» длилось около полугода. В начале сентября пленные из Грязовецкого лагеря решили объявить голодовку. В донесении начальника особого отдела лагеря есть несколько странных пунктов.

«…В общей сумме отрицательных настроений среди военнопленных превалируют недовольство на отсутствие переписки с родными. Каждодневно с этими жалобами к нам обращаются целые группы военнопленных, требуя ответа, почему им нет писем от их семей.

К нашим заявлениям о том, что в их адрес письма не поступают, они относятся скептически и считают, что письма задерживаются нами.

В июне и июле месяце, чтобы вызвать некоторое успокоение в среде военнопленных, мы дали им возможность писать письма, однако последние нами не направлены по адресам и хранятся у нас. В августе месяце, в связи с получением от Вас официального подтверждения о запрещении переписки, писать письма военнопленным мы возможности не предоставили. В настоящее время у нас хранится до 200 писем на имя содержащихся в лагере военнопленных, поступившие из других лагерей, но таковые военнопленным не вручаются. Все эти письма исходят от жителей территории, отошедшей к Германии.

О том, что переписка им запрещена, военнопленным не объявлено».

Как видим, всё ещё больше запутывается. Оказывается, сами пленные о запрещении переписки не знали. Письма просто перехватывали. Но самое любопытное — это 200 писем, полученных «из других лагерей». Кто мог писать офицерам, содержащимся в этом лагере? Нижние чины или унтера с шахт Донбасса и дорожного строительства?

В конце сентября начальник УПВ Супруненко докладывал замнаркома ВД Меркулову:

«С марта месяца 1940 г. военнопленным быв. польской армии, содержащимся в лагерях НКВД, запрещена всякая переписка.

За этот период в действующих лагерях накопилось большое количество исходящих и входящих писем, а также заявлений от родственников военнопленных, интересующихся местонахождением последних.

На почве прекращения переписки среди военнопленных, особенно Грязовецкого лагеря, зафиксированы случаи проявления недовольства.

Оперативные отделы ГУГБ заинтересованы в разрешении переписки.

В связи с этим считаю целесообразным разрешить всем военнопленным, содержащимся в лагерях НКВД, посылку писем следующим порядком:

а) военнопленным и интернированным, содержащимся в Грязовецком, Козельском, Суздальском, Ровенском, Юхновском и Севжелдорлаге — по одному письму в месяц…»

О том, была ли разрешена переписка «пропавшему» контингенту, в этом документе ни слова не говорится. Эти люди числятся по другому ведомству. Про них вообще ничего не известно, кроме того, что какие-то слабые контакты с волей всё же существовали — об этом свидетельствуют обрывки писем, найденные нашими судмедэкспертами. Скорее всего, если писать и разрешили, то лишь тем, чьи семьи находились на советской территории. Едва ли люди, лишённые статуса военнопленных, имели право на переписку с заграницей.

«Почтовое молчание» явно тоже как-то связано с рокировкой. Но как?

В документах есть упоминание о том, что в Юхновском лагере содержится некий «особый контингент». Вот те, кого перевели в Юхнов, (а позднее в Грязовец), оставив в ведении УПВ.

Справка о военнопленных, содержащихся в Юхновском лагере НКВД. Конец мая — начало июня 1940 г.

Всего отправлено в Юхновский лагерь 395 чел.

Из них:

а) по заданию 5-го отдела ГУГБ 47 чел.

б) по запросу Германского посольства 47 чел.

в) по запросу Литовской миссии 19 чел.

г) немцев

24 чел. а)

137 чел. в)

д) по распоряжению зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР тов. Меркулова 91 чел. б)

е) прочих 167 чел. б)

258 в)

395 ч[ел.]в)

а) Подчёркнуто от руки красным карандашом.

б) Вычеркнуто от руки красным карандашом.

в) Вписано под строкой красным карандашом.

Интересно, чем эти люди особые? Как видим, первые четыре пункта — это либо те, кого ищут или будут искать немцы и литовцы — то есть те, кто «засвечен» в международном розыске по дипломатической линии — или те, в ком заинтересован 5-й, он же Иностранный отдел ГУГБ, внешняя разведка. Остальные непонятны: что за распоряжение, кто такие «прочие»? Жаль, что не указано семейное положение — вдруг это те холостые, которые, по мнению Маклярского, «никому не нужны»?

Итак, дело ясное, что дело тёмное. Для задуманной НКВД операции понадобилось составить тщательные и проверенные списки семей, негласно запретить переписку, наконец, изъять пленных из УПВ, подальше от глаз Красного Креста, в ту область, где он никаких прав не имел. Что же это была за операция? Если пленных не расстреляли, то, стало быть, их прятали — иначе к чему запрещать переписку, да ещё негласно?