Читать книгу - "XX век как жизнь. Воспоминания - Александр Бовин"

Его тесные связи с высшими чинами в Кремле позволяли ему выходить из сложных положений. Три года назад он вызвал дипломатический конфликт между Советским Союзом и Ираном. В советской прессе появилась его статья, в которой содержалась критика аятоллы. А Бовин выжил. Потом он объективно и честно проанализировал причины советской интервенции в Афганистан. И снова выжил.

На пресс-конференции в посольстве он вел себя плутовски и был неуловим. Когда его спросили, как далеко зашла Москва в военной поддержке Никарагуа и сальвадорских партизан, он быстро отреагировал: „Вам придется подождать с ответом, пока я не стану министром обороны“. С такими друзьями, как у него, он может стать им».

Там, где я хорошо знал корреспондентов ТАСС, я просил их статьи подобного рода в Москву не посылать. Поскольку находились желающие использовать их, чтобы позудеть на ухо начальству: вот, мол, Бовин нос задирает, без всяких санкций и контроля дает интервью, выступает на телевидении, печатает статьи. И — главное! — изображает из себя «сподвижника». На Брежнева, правда, как я мог убедиться, такие наветы мало действовали. Андропов — иное дело. Он был более мнителен. Он особенно не любил, когда мое имя всплывало где-то рядом с его именем. А оно таки всплывало и безо всякого содействия с моей стороны…

* * *

В июне состоялся пленум. С докладом «Актуальные вопросы идеологической, массово-политической работы партии» выступил Черненко. Доклад был предельно серый, консервативно-охранительный. Первоначально предполагалось провести широкое совещание по идеологическим вопросам. Но Андропов, став генеральным, передоверил это дело Черненко. И, значит, загубил. А впрочем, я иногда думаю, что при том настрое, который был у Ю. В., может быть, и лучше, что он отошел в сторону. А то бы дров могли нарубить больше…

Андропов выступил с очень злой, раздраженной репликой. Дескать, некоторые идеологические работники здесь говорят одно, а в посольствах — другое. Фамилии, сказал, сейчас не называю, но назову… Я грешил на Фалина.

Собрался выступить в прениях. Бросил в ящик записку и Лаптева просил посодействовать. Вспомнил Евтушенко: «Пять минут правды, пусть потом убьют…» Но слова не дали.

Андропов не выдержал осаду. 16 июня его избрали председателем президиума Верховного Совета СССР.

Несколько месяцев спустя мне сказали, что, выступая на пленуме, Андропов имел в виду меня. Не знаю уж каким путем, но комитетчики раздобыли запись моей беседы с французским дипломатом. У меня большой опыт таких бесед. Дипломату нравится, когда советский собеседник критически относится к советской действительности. Ради бога! В нашей открытой печати, которую лень прорабатывать в посольствах, критики даже тогда было с головой. А я, участвуя в подготовке «экономических» пленумов, получал еженедельные сводки такой литературы. И когда дипломат стал задавать вопросы по сельскому хозяйству (!), я с удовольствием стал разгружать память. Но без ссылки на источники. Из личного опыта сообщил, что в Петропавловске-Камчатском торгуют копченой новозеландской бараниной. По-видимому, бывшие андроповские эксперты соорудили бумагу, откуда следовало, что я выдавал французу крупные государственные тайны.

* * *

После пленума уехали с Леной Петровной отдыхать в Армению, в Дилижан. Провели чудный, спокойный месяц.

Познакомился там с Камо Сероповичем Демирчяном, академиком, теплотехником, мудрым человеком. Гуляли, говорили обо всем. В том числе и о назревших и перезревших экономических реформах. Я был настроен оптимистически. На всю жизнь запомнил слова Камо:

— Как вы думаете, Саша, римский сенат мог бы отменить рабство?

Камо — старший брат Карена Сероповича Демирчяна, в те дилижанские времена первого секретаря ЦК КП Армении. Я познакомился с ним в те безумно далекие годы, когда он был молодым, стройным и невероятно элегантным. От партийных чиновников (а он был одним из секретарей Ереванского горкома) Карен отличался интеллигентностью, культурой, отсутствием чванства. Разговоры с ним помогали мне преодолевать узкий московский горизонт, видеть проблемы с иной точки зрения. Еще задолго до перестройки он толковал мне, что надо раскрепостить энергию людей, отдать в частные руки сферу услуг, мелкое производство, значительные сектора в сельском хозяйстве. Он верил, как верили почти все «шестидесятники», что социализм можно соединить с демократией, со здравым экономическим смыслом.

История выбрала другой путь. Думаю, Демирчян принял бы его. Но постарался бы найти максимально безболезненные формы перехода в новую эпоху. Армении не повезло. Именно тогда, когда особенно были нужны ум, опыт, уравновешенность, Демирчян — говорят, в силу внутрикремлевских или околокремлевских интриг — оказался не у дел. Но он не сломался, не ушел в переживания, не ожесточился. Работал, читал, думал. И в конце концов снова вошел в большую политику.

Он погиб, как погибают солдаты, на поле боя, своего политического боя. Те, кто стрелял в Карена Демирчяна, стреляли не в прошлое, а в будущее Армении. Но оно все равно состоится.

После тихого Дилижана шумный Ереван, тепло армянских друзей — и Москва.

* * *

2 августа меня вызвал Андропов.

— Мы дошли до такого пункта, когда надо или драться, или мириться. Предлагаю мириться. Мне вас обоих недоставало, особенно тебя. Не обижайся на мои упреки в гусарстве. Вовсе не нужно, чтобы ты на меня походил. Но постарайся поаккуратнее… Разные люди вокруг. Не ставь меня перед необходимостью неприятных решений. Время длинных речей прошло. Давай вместе работать.

На том и порешили.

Такой же разговор состоялся у Ю. В. с Арбатовым.

Тяжелый камень упал с души.

Жаль, что времени работать вместе почти не осталось.

С возрастом, с опытом прежнее романтическое отношение к Андропову исчезло. Четче, рельефнее проступили разделительные линии между, если воспользоваться его находкой, большевиком и коммунистом. Жестче, определеннее стали оценки политики, действий Андропова, направленных на выпалывание ростков свободы на поле «развитого социализма». И тем не менее, вопреки всему, что можно было бы назвать объективной оценкой личности и обстоятельств, оставались неискоренимая вера в Андропова, надежда на него и даже любовь, при всей неуместности тут этого слова.

Я еще вернусь к общей характеристике Андропова. А пока — работа.

1 сентября позвонил Андропов. Сказал, что завтра уезжает в отпуск. К возвращению просит приготовить соображения по «проявлениям» в республиках. «Меня не интересуют формулировки, меня интересует существо дела». Это означало, что самоцензуру можно отключить.

А вечером по программе «Время» зачитали сообщение ТАСС:

«В ночь с 31 августа на 1 сентября с. г. самолет неустановленной принадлежности со стороны Тихого океана вошел в воздушное пространство Советского Союза над полуостровом Камчатка, затем вторично нарушил воздушное пространство СССР над о. Сахалин. При этом самолет летел без аэронавигационных огней, на запросы не отвечал и в связь с радиодиспетчерской службой не вступал.