Читать книгу - "Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер"

для украинских заключенных пропаганда была сфокусирована на формировании одной определенной национальной идентичности.

В 1916 г. в Политотделе Министерства иностранных дел России обсуждалась возможность уступок украинскому движению с целью привлечь некоторых из ее лидеров на сторону России. Как только положение украинского движения на подконтрольных центральным державам территориях укрепилось, Петроград был вынужден признать этот фактор в собственной политике. Это привело к ряду символических уступок украинскому движению, с помощью которых власти стремились продемонстрировать свою готовность примириться с украинскими лидерами, остававшимися верными империи. Еще в начале августа 1915 г. термин «украинский» появился в первый раз в официальном контексте в телеграмме, отправленной от имени царя украинским активистам в Швейцарии, заявившим о своей поддержке России: "Sa Majesté mʼa donné l’ordre de vous remercier ainsi que le groupe d’Ukrainiens reunis en Suisse pour les sentiments exprimés dans votre télégramme" («Его Величество приказали мне поблагодарить вас, а также украинцев, собравшихся в Швейцарии, за чувства, выраженные в вашей телеграмме») (Министр двора князь Фредерикс (телеграмма), 24 августа 1915 г.)[1063]. В 1916 г. появились планы открыть две украинские гимназии и организовать визит наследника престола в случае новой оккупации. В проекте рекомендаций для политики в отношении униатской церкви, подготовленном Особым политотделом Министерства иностранных дел, была подчеркнута необходимость воздерживаться от каких-либо репрессивных мер[1064]. Особый политотдел также подготовил списки украинских политиков, включая галицийских, которые могли бы принять прорусскую позицию, если бы они были убеждены, что только Россия может объединить все украинские земли. Поддержка центральными державами украинского национального движения, таким образом, принудила Петроград проявлять большую терпимость по отношению к движению. В такой тактике не было ничего нового: еще в 1840–1860-х годах российские власти демонстрировали снисходительность к украинским националистам, чтобы те не переходили на сторону поляков[1065].

В 1915–1916 гг. обозначился серьезный сдвиг в относительном весе движений в соперничестве между общерусским и украинским национальными проектами. Во время эвакуации Галичины более чем 100 000 местных жителей, сотрудничавших с русской администрацией или симпатизировавших России, присоединились к отступавшей русской армии[1066]. Вскоре большинству активистов из прорусских националистических организаций пришлось оставить оккупированную центральными державами часть западных окраин империи. Новые оккупационные власти разрушили организационную структуру русского националистического движения на этих территориях. В то же время Берлин и Вена выделили значительные административные и финансовые ресурсы на развитие организационной структуры украинского движения. Российские военные неудачи, отступление армии и меры, принятые немецкими и австрийскими оккупационными властями, подорвали престиж России в глазах неполитизированной части местного населения, особенно крестьянства.

1917: крах имперского центра и национализация армии

После падения монархии в феврале 1917 г. у националистических проектов приграничья появились три новых мощных мобилизационных фактора. Во-первых, даже в это время монархия оставалась законным центром империи для значительной части традиционно мыслящего крестьянства, включая примерно 100 000 крестьян – членов Союза русского народа на Волыни. Этот привычный источник законности и лояльности теперь был утрачен. Во-вторых, слабое Временное правительство призывало к формированию новой сельской администрации, но не предлагало ни четких принципов организации, ни ясной позиции по поводу создания автономии и/или федерации. В то время как влияние русских националистов на окраинах империи было ослаблено, региональные субъекты получили новые возможности для политических действий.

Увеличение дезертирства и влияния большевиков в армии заставило верховное командование предложить ее национализацию. После приказа главнокомандующего генерала Л. Корнилова начались украинизация и белорусизация армейских частей. Корнилов надеялся, что это оградит армию от большевистского влияния и в то же время послужит в качестве контрмеры действиям центральных держав в украинском и белорусском вопросах. Разница между двумя процессами была в том, что украинские подразделения были созданы на территории Украины, тогда как белорусские появились прежде всего на Румынском фронте и на Балтийском флоте, где они были отрезаны от своей родины и, таким образом, лишены возможности играть такую же активную роль в региональном национальном проекте, какую сыграли украинизированные подразделения.

Павло Скоропадский, гетман Украины в 1918 г., но верный имперский генерал в 1917 г., вспоминал в 1919 г., как ему было поручена украинизация его корпуса: «Корнилову я ответил, что только что был в Киеве, где наблюдал украинских деятелей, и на меня они произвели впечатление скорее неблагоприятное, что корпус впоследствии может стать серьезной данной для развития украинства в нежелательном для России смысле… Легкомысленное же отношение Корнилова к этому вопросу показало мне его неосведомленность или непонимание.

Я старался обратить его внимание на серьезность вопроса, понимая, что к такому национальному чувству, какое было у украинцев, надо относиться с тактом и без эксплуатации его из-за его искренности»[1067].

Хотя Скоропадский был убежден, что настоятельной необходимости в украинизации армии летом 1917 г. не было, генерал дисциплинированно выполнил прямое указание Корнилова, став в результате гетманом Украины под германским протекторатом.

Создание национальных подразделений имело серьезные последствия для Украины, Белоруссии и Бессарабии, особенно после большевистского переворота. Период революционного кризиса превратил армию из сторонника старого режима в независимого актора. Во всех империях, переживающих кризис, армейское руководство использует свои подразделения – обычно последнюю оставшуюся организованной силу – чтобы удержать контроль хотя бы на ограниченной территории, как только они понимают, что старый режим уже не спасти[1068]. Часто армия поддерживает при этом национальную идею. Это стало особенно важным после октября 1917 г., когда законная центральная власть империи была безвозвратно утрачена. Значительное количество русских националистов всех оттенков, сотрудничавших с правительством гетмана Скоропадского, является лучшим подтверждением этого наблюдения.

В 1918 г. многие отчаявшиеся русские антибольшевистского толка мечтали о немецкой оккупации Петрограда как о единственно возможном спасении. На такой шаг немцы не решились, хотя влиятельные военные чины, включая Людендорфа и начальника штаба территории Ober Ost генерал-майора Макса Гофмана, раздумывали о наступлении на Петроград, свержении большевиков и установлении в России консервативного прогерманского правительства. Им тем не менее удалось занять весь Донецкий бассейн и установить на этой территории украинскую власть[1069].

В начале войны правительства воюющих сторон отказались от действовавших ранее ограничений. Макросистема континентальных империй на востоке Европы долгое время оставалась внутренне стабильной, потому что империи не стремились уничтожить друг друга. Более того, империи были нужны друг другу, чтобы взаимно подтвердить наследование территорий после раздела Польши[1070]. Однако в течение войны, которая быстро превратилась в беспощадную битву, империи стали активно разыгрывать этническую карту против своих врагов. Они подогревали сепаратизм внутри вражеских государств и вводили репрессивные меры против нелояльных или подозреваемых в нелояльности этнических групп среди своих подданных. Эти факторы приобрели особый смысл на Украине и в Белоруссии в контексте борьбы между различными версиями