Читать книгу - "Ироническая империя: Риск, шанс и догмы Системы РФ - Глеб Павловский"

В описаниях Системы преобладают ее живописный абсурд и эксцентрика. Мы постоянно упускаем из виду обстоятельство (можно равно признать его достоинством или угрозой), что речь о глобальном предмете. Интеллектуальная и культурная атмосфера Москвы провинциальна, но сама Россия – ничуть нет. Это опасная вещь мирового класса, и только такой она поддерживает свое существо­вание.

Сравнение с благоустроенными европейскими нациями мало что тут подскажет. Как возникла Система? Как отвоевала место среди успешных посткоммунистических наций, присоединившихся к Евросоюзу и НАТО? Великий Советский Союз был бы неплохим объяснением этому, если б не погиб. Россия уцелела в метеоритном поясе обломков СССР и Варшавского блока, но что сделало ее глобальной?

В этом параграфе я позволил себе опереться на тезис Ивана Крастева об «эпохе имитаций»^[7], не вполне соглашаясь с ним насчет места и роли России в этот период. Крастев применяет понятие Эпохи имитаций к европейскому тридцатилетию – от падения Берлинской стены до настоящего времени. Это царапает слух, но в идею стоит вслушаться. Это рефлексия провальной модели выхода из противостояния Запада и Востока.

Увы, никто не позаботился заранее обдумать сценарии выхода из холодной войны и соблазнов, которые пойдут в ход. Крастев говорит лишь об одном – соблазне имитации. Образ победы Запада подсказывал путь подражания победителю – имитировать западный образ жизни, либеральные ценности и институты. Альтернативу вычеркнули из представлений о мире – что встало на ее место для тех, кто спешил войти в состав победителей?

Подражать! Подражание утвердилось императиву посткоммунистического мира. Конец холодной войны образовал на Востоке клуб стран – имитаторов либерализма.

Директивный мимесис

Имитационная либерализация Восточной Европы рассмотрена в статье Крастева (и его коллеги Стива Холмса) «Понимание Восточной Европы: имитация и ее противоречия»: «Чтобы понять истоки сегодняшней центрально- и восточноевропейской нелиберальной революции, надо смотреть не на идеологию и не на экономику, а на сдерживаемую враждебность, порожденную центральной ролью мимесиса в процессах реформ на Востоке после 1989 года. После падения Берлинской стены Европа уже не была разделена между коммунистами и демократами – она была разделена между имитаторами и имитируемыми. Нелиберальный поворот региона не может быть понят отдельно от ожиданий «нормальности», созданных революцией 1989 года, и политики имитации, которую он узаконил»^[8].

Мимесис Евровостока прошел полный цикл – от восторга «бархатных революций» и «падения Стены» через ряд государственных и экономических успехов к итоговому чувству вторичности и обмана. Хозяином и контролером игры был Евросоюз золотого брюссельского двадцатилетия. Объявив себя «нормой», Европа взялась ее контролировать. Но императив нормальности скрывал сегрегацию имитаторов и эталона. Крастев и Холмс отмечают «дисциплинарную» стилистику правительств и обществ западных стран по отношению к догоняющим нациям, неловко пытающимся им подражать, «изображая Запад».