Читать книгу - "Основание современных государств - Ричард Франклин Бенсел"

магазинов в пользу мелких торговцев; подавление газет, противоречащих общему благу; уважение прав двух великих религиозных конфессий в той мере, в какой они не представляют угрозы для морали и нравственного чувства германской расы или для существования государства.

По одному вопросу нацисты высказались вполне определенно: «Гражданином может быть только народный товарищ [Volksgenosse]. Народным товарищем может быть только человек немецкой крови, независимо от религиозной принадлежности. Поэтому ни один еврей не может быть народным товарищем». В остальном нацисты подправляли свои паруса, убеждая крупных промышленников, что партия не отменит капиталистическую систему, успокаивая христиан, что партия не является ни языческой, ни атеистической, и отрицая намерение разрушать помещичьи хозяйства. Если отбросить эти оппортунистические (и неискренние) уступки, то одной из наиболее примечательных черт национал-социалистической партии было то, насколько последовательно она придерживалась принципов программы, принятой в первые годы своего существования. Многие из этих ранних обязательств оставались определяющими в политике партии (и немецкого государства) вплоть до падения Третьего рейха.

Одним из таких обязательств было обещание партии уничтожить Веймарскую республику. Однако существовало значительное противоречие в том, как национал-социалисты относились, с одной стороны, к своим идеологическим обязательствам по демонтажу республики после того, как они взяли в свои руки управление немецким государством, и, с другой стороны, роль Веймарской республики как средства достижения власти. В качестве средства достижения власти нацисты играли по парламентским и избирательным правилам и тем самым надеялись продемонстрировать, что Гитлер и Национал-социалистическая партия наглядно представляют народную волю немецкой расы, народа и нации. Такая демонстрация была необходима с прагматической точки зрения, поскольку после провала Мюнхенского путча в 1923 г. нацисты понимали, что им никогда не прийти к власти путем вооруженной революции. Но она была необходима и с идеологической точки зрения, поскольку лидер должен быть публично признан немецким народом как воплощение народной воли. Выборы, если нацистская партия продолжала увеличивать свою долю голосов, тем самым материально демонстрировали растущее признание Гитлера в качестве вождя и обеспечивали легальную платформу, на которой партия могла распространять свою идеологию. Таким образом, политические кампании нацистов представляли собой логически несовместимую, но тем не менее эффективную смесь узких апелляций к интересам конкретных социальных и экономических групп, публичных выступлений и демонстраций, направленных на мобилизацию потенциально сочувствующих избирателей, и яростного осуждения тех самых демократических практик и норм, которые делали первые две политически значимыми.

Все это было выставлено на всеобщее обозрение. Так, например, накануне выборов в рейхстаг 1928 года Йозеф Геббельс опубликовал статью, в которой с презрением высмеивал ту быстроту, с которой Веймарская республика предоставила средства для собственного уничтожения.

Мы идем в рейхстаг для того, чтобы получить из его арсенала оружие демократии. Мы становимся депутатами рейхстага для того, чтобы с их помощью парализовать веймарскую демократию. Если демократия настолько глупа, чтобы предоставить нам за эту службу льготы на проезд и суточные, то это ее дело… Мы будем использовать любые законные средства, чтобы революционизировать существующее положение. Если нам удастся на этих выборах провести в парламенты шестьдесят-семьдесят агитаторов нашей партии, то в будущем государство само будет поставлять и содержать наш боевой аппарат…». Муссолини тоже прошел в парламент, но вскоре после этого он вошел в Рим со своими «чернорубашечниками»… Не надо верить, что парламентаризм — это наш Дамаск… Мы пришли как враги! Как волк, рвущийся в отару овец, так мы приходим.

После избрания в рейхстаг Геббельс заверил верных членов партии, что он не попал в рамки демократической практики.

Я не являюсь членом Рейхстага. Я обладатель иммунитета, обладатель льгот на поездки… Мы избраны против рейхстага, и мы будем выполнять свой мандат». Обладатель иммунитета имеет право свободного входа в рейхстаг без уплаты налога на амуницию. Он может, когда господин Штреземан рассказывает о Женеве [переговорах с иностранными державами], задавать не относящиеся к делу вопросы, например, является ли фактом то, что Штреземан — масон и женат на еврейке. Он поносит «систему» и в ответ получает благодарность Республики в виде семисот и fifty марок месячного жалованья — за верную службу.

После выборов в рейхстаг 1930 г., на которых нацисты впервые стали одной из основных политических партий, «107 депутатов, одетых в одинаковые коричневые рубашки, вошли в зал заседаний [и] ответили громким «Здесь! Хайль Гитлер!» на перекличку депутатов». Им противостояли семьдесят семь «дисциплинированных и хорошо организованных коммунистов», которые на свои имена отвечали «Хайль Красный фронт!». Все вместе они сделали Рейхстаг «практически неуправляемым», поскольку «непрерывно поднимали вопросы о порядке, скандировали, кричали, перебивали и демонстрировали свое полное презрение к законодательному органу на каждом шагу».

Национал-социалистическая идеология

Нацистская идеология была отвергнута как «конгломерат идей и предписаний, концепций, надежд и эмоций», который не имел внутренней последовательности и присваивал идеи других мыслителей, наиболее известных среди них Фридриха Ницше. За важным исключением автобиографии Гитлера «Майн Кампф», нацистское движение не имело авторитетного текста, из которого можно было бы вывести правильные политические принципы, конкретизировать долгосрочные цели и упорядочить возможные конкурирующие ценности. Но оно в нем и не нуждалось.

Центральным положением нацистского движения была концепция вождя как непогрешимого «агента истории», который должен был осуществить судьбу немецкой расы, народа и нации. Взаимоотношения, лежащие в основе этой концепции, предполагали полную, абсолютную и непоколебимую самоотдачу вождя в реализации этой судьбы, в обмен на что немецкий народ оказывал ему полное, абсолютное и непоколебимое повиновение. Однако такая трактовка отношений преувеличивает различие между вождем и народом, поскольку речь идет не об общественном договоре, в котором взаимные обязательства формально обмениваются сознательными, самосознательными индивидами. Напротив, Вождь и народ были лишь различными аспектами одного и того же органического целого. В рамках этого органического целого представить себе Вождя, который может предать историческую судьбу народа, было так же невозможно, как и то, что народ может каким-то образом не признать и не выполнить указания Вождя. Иначе говоря, Вождь не командовал народом, а народ не подчинялся командам. Вождь был просто сверхчеловеком, граничащим с тем, что обычно считается божественным, который обладал чудесной и безошибочной способностью (не поддающейся рациональному объяснению или оспариванию) инстинктивно определять те меры и политику, которые позволят реализовать историческую судьбу немецкого народа. Такое сочетание прорицательского всемогущества Вождя и полного органического соответствия людей тому, что открывал Вождь, означало, что нацистская идеология могла быть и была вполне свободной: Все, чего желал Вождь, было правильным и истинным, включая то, что непосвященному могло показаться противоречием или логической невозможностью.

Из этого понятия вытекало несколько следствий, одни из которых носили скорее механический характер, а другие — более теоретически абстрактный. К