Читать книгу - "На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев"

сердца, не повредив нижней рубахи. Что могло остановить его? Какая Сила задержала полет этого раскаленного рваного куска металла? Сегодня – опоздай Федор Елисеевич дернуть меня за ноги на десятую долю секунды, лежать бы мне с развороченным черепом. В каждом письме моя мать пишет мне крупными буквами: «ДА ХРАНИТ ТЕБЯ БОГ». А что это такое? Получил на днях письма от дяди Николая – он пишет: «Вот я раздумываю и все больше и больше прихожу к выводу, что только вера сохраняет человека, душу человеческую. Можно верить в Бога, можно верить в душу человеческую. Но верить нужно. Нам говорят, что наличие души наука опровергает. И очень плохо, что опровергает. Это значит, что человек становится на одну высоту с животным. Вот в чем дело». Был ли дядя Николай, майор и военный врач, человеком религиозным? Я не говорил с ним на эту тему. Но когда он уходил на фронт в сорок первом, он подарил мне Новый Завет. На титульном листе я прочел: «Я знаю, что в моей душе есть Бог. Еще я знаю, что я верю в Бога. Еще я знаю, Бог был, есть и будет, и я уверен, что это Истина, в истинности которой я ручаюсь всем своим существом». В другом своем письме дядя Николай пишет: «Даст Бог, все будет хорошо, и настанет день, когда мы все вновь соберемся, и весь ужас войны будет позади». Я не сомневался в искренности этих строк.

Если есть на свете такая Сила, которая способна остановить осколок на груди человека, то почему эта же самая Сила не сможет защитить и оградить в будущем? Но что для этого нужно? Ведь не всех же Она спасает и охраняет?! Погруженный в состояние полусонной отрешенности, я уже будто чувствовал эту Силу тут рядом, совсем рядом.

Сон плавно уводил меня в мягкое успокоительное забытье, и, быть может, впервые за последние несколько дней я заснул ровным и спокойным сном.

15 апреля. Полк меняет позиции. Увязая в раскисшей почве, местами по колено в грязи, измазанные в глине и промокшие, солдаты перекатывают в лямках орудия, переносят на себе по две пудовые мины, закрепив их ремнем через шею. Сократился подвоз продуктов питания, и подразделения перешли на голодный, урезанный паек. Доставляют, главным образом, сухари и концентраты. Но и тех не по полной норме.

У немцев, думается, положение не лучше. Судя по всему, и у них ощущается нехватка как снарядов, так и продовольствия. Отдельные смельчаки – наши и немецкие – теперь дерутся исключительно за обладание теми участками нейтральной зоны, где еще сохранилась в земле прошлогодняя картошка. Ходили и наши. В обед они угощали меня картофельным пюре. Татары из батареи управления под предводительством сержанта Камбарова, молодого здорового парня, командира отделения связи, рыскают всюду в поисках свежеубитых лошадей и заготавливают конину на «махай». Готовят они ее или в вареном виде, или жарят в костре на шомполах. Шашлык этот обладает своеобразным вкусом, но вполне пригоден в пищу.

К вечеру в землянке полно народу. Вернулись с работ управленцы. Наконец появляется шофер Панченко. Сам вид его уже требует к себе внимания. Я лежу в своем углу и жду, что теперь будет.

– Вы що? Сидите туточки и нэ бачитэ, що произойшло з нашим начальником тыла, капитаном Островским? Тоди слухайте. Значить, так – приезжает тот капитан Островский до капитана Рудь у первый дивизион. А з капитаном Островским тот еще старшина мордастый с хозроты. Зачем и для чего приезжает, то их личное дело. А мне доподлинно нэ известно. Тильки просит капитан Островский у капитана Рудь машину, шобы, значить, доехать у свои родные пенаты.

– Куды доехать? – переспрашивает с недоумением солдат.

– О… Тожтэмнота. Пенаты, – объясняет Панченко, – у древнерымской армии тылы так прозывались. Все ж то знають, один ты недоумок. «Машину я тэбе дам, – говорить капитан Рудь, – и Елдашбая пошлю. А ты, – говорит капитан Рудь, – обратно пришлешь мнэ з ним канистру спирту».

– Канистру? – переспрашивают солдаты.

– Канистру! – не смущаясь говорит Панченко. – А меньше той шож. Тильки губы марать.

– Ну, а дальше-то што было?

– Шо было? Ты слушай да помалкивай. Так вот. Дал, значит, капитан Рудь капитану Островскому штабной фургон и Елдашбая в придачу. Печка топится, над головой нэ каплет. И сидит тот капитан Островский да старшина мордастый в тепле и уюте. Санаторий. Машину Сергущенко ведет, а рядом Елдашбай сидит. Погода – сами видите. Вода, как во дни великого потопа. Едут они по дороге, а дорога та – аттракцион под названием «крутые горки». Сергущенко клянет и капитана Островского, и капитана Рудь, и Елдашбая. А перед ним лужа во всю ширь дороги, и он тую лужу переплывает. Так этот нехристь Елдашбай хвать его за рукав и шипит, гад, в ухо: «Стой! Глуши мотор!» Ну, Сергущенко на тормоза. Это посередь лужи-то. Цирк! А Елдашбай, гад, в сапогах трофейных, выскочил, сволочь, з кабины и орет как зарезанный: «Машина горит. Машина горит». Ну, капитан Островский да тот мордастый старшина з хозроты – те, як буды во всем, шо ни на есть, так прямо у тую лужу и трахнулись. И смех и грех. Як той капитан Островский на карачках от машины да по воде драпал.

Слушатели смеются до слез. Так ли все было в действительности, неизвестно. Наверное даже, все было совершенно не так! Но какое это имеет значение?! В душе Панченко артист. И он, несомненно, подражает полюбившемуся всем герою Бернеса из фильма «Два бойца» – отчаянному Аркашке-одесситу. Как бы там ни было, но ребята в землянке повеселели.

16 апреля. Мы с Панченко одни остались. Управленцы все на работах. Разбинтовав рану, которая начала гноиться, я стал думать о том, как извлечь из нее осколок. Вооружившись кусочком проволоки, который я вначале обжег, а затем протер водкой, стал зондировать рану. Было нестерпимо больно, но я все-таки нащупал осколок. Теперь нужно подумать, как его зацепить и извлечь из раны. Осколок неровный. Он цепляется за живое тело, срывается и причиняет страшную боль. Панченко сидит рядом на нарах и участливо наблюдает за тем, что я делаю. Наконец он тихо и как-то очень сочувственно говорит:

– Вам, товарищ лейтенант, монтировочка не требуется?

– Какая монтировочка, зачем? – машинально спрашиваю я.

– Как зачем?! А осколок-то вынимать чем?

– Что за монтировочка? – с недоумением переспрашиваю я.

– Дак это ж унивэрсальная железяка. Вы шо, нэ знаитэ? Это ж та, шо мы скаты на машинах монтируем.

Я улыбнулся. Панченко был доволен. Его