Читать книгу - "Маски Пиковой дамы - Ольга Игоревна Елисеева"

Вернемся к видениям Германна. Туз персонифицировался перед ним в образе пузатого мужчины. В момент столкновения с мятежниками на Сенатской площади толстым, пузатым выступал соперник Николая — цесаревич Константин Павлович, именно он выглядел солидным господином или «старым котищей», как назвал его декабрист Александр Иванович Якубович. В 1833 году, когда работа над повестью была закончена, брюшко появилось уже и у императора, и у самого поэта.

Следует учитывать, что туз обозначал не только мага, но и «шута на ярмарке», певца. То есть самого Пушкина. Его пестрая одежда — разная с разных сторон — показывает, что он способен носить гербы и цвета борющихся между собой партий, говорить с людьми по обе стороны баррикад, поскольку видит хорошее у всех конфликтующих[528]. Это ли не положение поэта после разгрома тайных обществ? Что подтверждает его диптих «Стансы» и «Во глубине сибирских руд».

Следующий круг видений Германна тоже интересен: «Тройка, семерка, туз — преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком».

Грандифлор — вид вьющейся розы с крупными, округлыми соцветиями, как на полотнах голландских мастеров XVII века. В философских натюрмортах возле такой розы обычно помещали череп, холодное оружие, песочные часы — символы силы мирской, увядания, быстротечности жизни. Sic transit gloria mundi. Так проходит слава земная.

Поскольку чуть ранее сказано, что тройка червонная, то можно предположить, что и роза красного цвета. Мы видели розу в волосах молодой графини на портрете, а потом как украшение чепца старухи. Тройка символизировала молодость главной героини, до ее превращения в пиковую даму — тот момент, когда она еще не владела тайной карт.

Готические ворота — постройка в Екатерининском парке Царского Села, возведенная архитектором Юрием Матвеевичем Фельтеном в 1777–1780 годах, как раз во времена молодости графини. Они располагаются в дальнем уголке «чужого сада», куда забирался и лицеист Пушкин. Ворота противолежат и комплексу дворца, и регулярному парку, и так любимой Екатериной II Камероновой галерее, а если провести мысленную линию через озеро, то — нарядному павильону Эрмитаж с его удовольствиями и символикой царской резиденции.

Они олицетворяют век рыцарства и противопоставлены барочной постройке как доблесть изнеженности и прихотливости.

Готические ворота буквально обставлены павильонами с башнями, в которых тоже есть арки и проезды. Это и Руина, и Большой каприз, и Скрипучая беседка, и целый комплекс Эрмитажной кухни. Как бы ни шел от лицея к воротам юноша, он неизбежно проходил мимо тех или иных башен. В Старшем аркане только одна башня — Вавилонская, или Небесный огонь, то есть молния. Она обозначена 16-й картой. Согласно нумерологическим правилам, 16 раскладывается на 1 и 6, в сумме дающие 7, искомую «семерку». Мы посчитали бы такое построение натяжкой, если бы не характеристика карты. Она означает попытку человека соперничать с Богом, присвоить себе Его функции. До поры такой строитель величается, но внезапно ударяет молния и низвергает все здание вместе с создателями. Молния символизирует Случай — оружие Провидения. С вершины башни падает зубчатая корона — мирская власть. Здесь нетрудно угадать намек на императора.

На карте изображены шарики, падающие с небес на землю, часто отождествляемые с градом или снегом. Из круговерти метели явился в дом Старухи Германн. Сами ворота — врата в иной мир, через которые проходит юная, ничего не подозревающая графиня навстречу… тузу-пауку. Сен-Жермену. Тому, кто, подарив ей три «счастливые» карты, забрал нечто, гораздо более ценное. Ее душу.

«Собранье насекомых»

В черновике таинственный отец Шарлотты оставил девушке в наследство, помимо долгов, собрание насекомых. То есть душ. Душа с древности ассоциировалась с бабочками и жуками[529]. О том, что Пушкин именно так понимал коллекцию, свидетельствует его рисунок, изображающий душу в виде женщины с крыльями бабочки — Психеи — от слова «психе», душа.

О коллекции насекомых речь идет и в стихотворении 1829 года, направленном против литературных оппонентов: «Мое собранье насекомых / Открыто для моих знакомых…» Есть паук, мурашка, букашка. Эпиграф из Крылова: «Какие крохотны коровки! / Есть, право, менее булавочной головки», — подчеркивает несоразмерность величин критиков и самого поэта. Не нужно обманываться: Александр Сергеевич знал себе цену.

Опрятно за стеклом и в рамах

Они, пронзенные насквозь,

Рядком висят на эпиграммах.

Пока речь о живых людях, пусть о врагах. Вяземский вспоминал о друге: «Кто был в долгу у него… тот рано или поздно расплачивался с ним… он вел письменный счет своим должникам… На лоскутках бумаги были записаны у него некоторые имена, ожидавшие очереди своей; иногда были уже заранее заготовлены при них отметки, как и когда взыскать долг». Эти лоскутки прикалывались к стене дома булавками. «Беглым почерком пера напишет он эпиграмму, внесет кого-нибудь в свой „Евгений Онегин“ или в послание и дело кончено. Его затея чести получала свою сатисфакцию»{27}. Однажды по поводу стихов Державина поэт сказал другу: «В писателе слова — те же дела». Вяземский не согласился: «В истории нашей часто видим мы, как во зло употреблялось выражение слово и дело. Слова часто далеки от дела, а дело от слова. Написать на кого-нибудь эпиграмму, сказать сгоряча, или для шутки, про ближнего острое слово, или повредить, или отмстить ему на деле — разница большая»[530].

Сразу заметна дистанция между гением и просто талантливым человеком. Для князя Петра разговор свелся к политическим реалиям: как судить за «умыслы на цареубийство», когда самого дела не было? Для Пушкина вопрос куда больше — он знает, что слово и дело — одно и то же, во всяком случае, у него, как у творца, способного изменять мир. По Библии: задумать и совершить — без разницы. Поэтому пушкинские эпиграммы наносили врагам реальный вред. Он действительно накалывает души на булавки.

В этом смысле совсем иное звучание приобретает дуэль Дон Гуана с Командором, описанная в «Каменном госте».

Когда за Эскурьялом мы сошлись,

Наткнулся мне на шпагу он и замер,

Как на булавке стрекоза — а был

Он горд и смел — и дух имел суровый…

Суровый дух сразу должен обратить на себя внимание, поскольку слово «суровый» — маркирует царя. Хотел ли Пушкин в первоначальном варианте повести об игроках поймать и душу Германна на булавку? При ограниченности известного сейчас черновика сказать трудно.

Однако можно утверждать, что Дон Гуан оказывается таким же ловцом