Читать книгу - "Не говори маме - Наталия Борисовна Рязанцева"

— Пошли отсюда.

— Погоди, — сказала мама строго. И Вероника подскочила:

— Погоди, вот он уже идет. Замри! Момент истины. Виктор Анатольич поцеловал руку Маргариты Леонидовны, и они неспешно стали прогуливаться.

— Так значит, с вами я могу поговорить о ценах? Конкретно.

— Конкретно — только со мной.

— Предварительно… — Мама улыбалась лучшей из своих улыбок, а «батя» искоса осматривал ее с головы до ног и обратно.

— Вы, извините, покупатель или посредник? — Он неприятно прищурился, оценивая ее дорогой туалет. — Коржиков сейчас задешево не продается. Вот эти уже берут — по пятьсот, а те — по тыще у. е.

— Да вы что?! — замерла на месте Маргарита Леонидовна.

— А вы думали?.. — и они повернулись друг к другу лицом, и они были одни в самом маленьком зале, и пришлось Веронике с Лизой отскочить за дверь — на самом интересном месте.

Вскоре они послали на разведку Глеба.

— Все нормально, — сказал он, вернувшись, — торгуются. На диванчике. Со зверским выражением лица. Ближе подойти не мог, там бумага упаковочная, шуршит.

— Мама же не умеет торговаться, — заныла Лиза. — Зачем мы только все это придумали?

— Научится, — сказала Вероника. — Отец тоже не умеет. Пусть учатся.

— Я ж вам говорил — лучше с собакой, — потирал руки Глеб. — Пойду гляну, какое у них там выражение лица.

Но девушек ему не удавалось развеселить. Они убирали посуду в тягостном молчании.

— Может, еще шампанское осталось? Может, им шампанского открыть?

— Мама не пьет шампанского, — сказала Лиза.

— Я сама! — вдруг вскочила Вероника, сняла передник и устремилась через два зала в дальний закуток, где цветы и диванчик.

И почти темно, и шуршит упаковочная бумага.

— Па, ну где же ты? Все тебя ищут! Ой, простите ради бога! Маргарита Леонидовна! А вы — уже? А я как раз хотела вас с папой познакомить! А вы уже?

Она кокетливо всплеснула руками, и очень удачно — за ее руку как раз схватился юбиляр.

— Они уже. — И он, опять-таки удачно, приземлился на диванчик между «деловыми партнерами». — А вы уже пили на брудершафт? Нет? Детка, тащи чего-нибудь! Они уже меня продали с потрохами! Как это я вас раньше не познакомил? Это мое досадное у-пу-щение! Я совершенно трезв! Мы теперь… трое в одной лодке!

— Митька, на нас дети смотрят! — сказали почти что хором мама Рита и папик.

— Где дети? А ты не смотри, дитя! Тащи чего-нибудь! Песню знаешь? «Как смотрят дети как смотрят дети…» Это про меня!

И он вдруг громко запел: «А тот кто раньше с нею был, сказал мне, чтоб я уходил…» — и стучал палкой по паркету, отбивая ритм, и Маргарита Леонидовна первая встала и велела уводить или уносить юбиляра, и Виктор Анатольевич его поднял, но тот долго не сдавался:

— Не надо ссориться, ребята! И продавайте меня сообща! Вы все — мои дети! Я вас всех люблю! Я вас всех познакомил!

Маргарита Леонидовна пошла к своим знакомым, проводила их, а потом вдруг вернулась, оставила свой номер телефона и помогла усмирить Коржакова. Виктор Анатольевич не спускал с нее глаз и долго извинялся, что не может проводить. Договорились встретиться тут же, на выставке, и еще поторговаться.

И вот встречаются почти каждый день, а по вечерам он звонит, и мама подлетает к телефону — «это мне, по делу». А по тембру ее голоса и особенно смеха Лиза сразу догадывается, кто звонит.

В свободном полете

«О, море в Гаграх… О, пальмы в Гаграх! Кто побывал тот не забудет никогда…» Наша старая компания наперебой вспоминала и вспомнила весь текст — про кипарисы магнолии и «лимонов аромат». И мы рассказывали каждая про свои Гагры, те Старые Гагры 19… — не скажу какого года, — когда на пруду в парке еще не кричали павлины, а в ресторане у морвокзала играла на барабане пышная блондинка.

Ну-ка признавайся, что ты там делала, в Гаграх? И с кем? Галина Матвеевна, с ее профессорской памятью, ловила нас на вранье, уточняла детали, а сама отмалчивалась. А потом вдруг решилась. Чего уж там скрывать? Скоро на пенсию… Мы как раз одну девчонку на пенсию провожали.

И мы представили Галочку девятнадцатилетней. Как они с подругой Таткой глазеют из парка на вечерний ресторан…

«Боже, какая пошлость!» — Я затыкала уши и тащила Татьяну домой, наверх, как только темнело. Ее отпустили в Гагры под моим бдительным присмотром, чтобы я глаз с нее не спускала. Таткина матушка так рассудила, что лучше уж в Гагры с благоразумной подругой, чем на картошку (у них весь курс посылали на картошку), откуда она как пить дать сбежит к своему Вадику. Их бешеный роман как раз зашел в тупик. Матушка вообще не хотела, чтобы Татка рано выскочила замуж, тем более за этого… Как-то она его называла смешно… Зануда и крючкотворец! Он заканчивал юридический. Всем было ясно, что они совершенно не подходят друг другу. Всем, кроме них и меня. Я покровительствовала их роману. Когда Татка не ночевала дома, она, конечно, «была у меня». Матушка мне доверяла: «Но ты-то, ты-то понимаешь, что Татьяну надо спасать?» Я понимала как раз обратное: что любовь надо спасать. Она выпытывала у меня подробности их сложных отношений, а я молчала, как скала.

Я любила Таньку Фокину все школьные годы и еще два курса института, и надо же было приехать в Гагры, чтобы наша нерушимая дружба стала трещать по швам. Жили мы на последнем повороте к дому отдыха «Скала». Помните, самое красивое место в Гаграх? Мы поднимались мимо «Гагрипша», с обратной стороны, где кухня, и оттуда вечно несло шашлыками. А нам хозяйка готовила то борщ, то харчо. А под нами жили «любовнички» — немолодая парочка, сбежавшая из санатория. Она — бывшая балерина — целый день меняла туалеты, мазалась от макушки до пят кремами и душилась французскими духами. Их комната как раз выходила под навес, где мы обедали и щипали недозрелый виноград. Татка этой дамочкой восхищалась, а я уносила свое харчо наверх: «Меня с души воротит от этой парочки! Людям уже за сорок! У них, может, дети взрослые! А запах! Ну и что, что французские духи? Все равно эрзац, как и их любовь!»

Татьяна от меня убегала с первого же дня — играть в волейбол в «XVII партсъезде». Помните санаторий имени XVII партсъезда? Там играли