Читать книгу - "Перо и крест - Андрей Петрович Богданов"

с гелиоцентризмом. Поводом для нового выступления Синода стало появление основанного по предложению Ломоносова академического журнала „Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие".

Согласно докладу Синода императрице, этот журнал печатает богохульные произведения, „многие, а инде и бесчисленные миры быти утверждающие, что и Священному писанию, и вере христианской крайне противно есть, и многим неутвержденным душам причину к натурализму и безбожию подает".

16 сентября 1756 года Ломоносов получил новый удар. Куратору Московского университета И. И. Шувалову была возвращена рукопись русского перевода поэмы А. Попа „Опыт о человеке" с указанием, что „к печатанию оной книги Святейшему Синоду позволения дать было несходственно", ибо „издатель оныя книги ни из Священного писания, ни из содержимых в православной нашей церкви узаконений ничего не заимствуя, единственно все свои мнения на естественных и натуральных понятиях полагает, присовокупляя к тому и Коперникову систему, тако ж и мнения о множестве миров, Священному писанию совсем не согласные".

Переводчиком книги был профессор Н. Н. Поповский, любимый ученик Ломоносова. Михаил Васильевич лично следил за переводом, одобрил его и представил Шувалову как образцовый. Попытка Ломоносова и его покровителей защитить издание привела к новому поражению научной мысли. „Исправление" книги поручили московскому архиепископу Амвросию - и когда она в 1757 году вышла в свет, оказалось, что стихи Попа о Коперниковской системе и множественности миров не просто исключены, но заменены противоположными по содержанию виршами самого Амвросия!

Амвросий Зертис-Каменский, архиепископ московский и калужский

Ободренный запрещением перевода Поповского, Синод перешел в развернутое наступление на науку. 21 декабря 1756 года духовное ведомство представило императрице подробный доклад о вредности для православия гелиоцентрических воззрений. Синод испрашивал именной указ, согласно которому следовало „отобрать везде и прислать в Синод" издание книги Фонтенеля (1740 год) и номера академических „Ежемесячных сочинений" 1755 и 1756 годов, а также строго воспретить,,,дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием не отваживался".

Гедеон Криновский, епископ псковский и нарвский

Прямо против Ломоносова была направлена читанная перед императрицей и изданная в том же 1756 году проповедь „придворного ея величества проповедника иеромонаха Гедеона" (Криновского). Кляня „натуралистов, афеистов и других богомерзких", монах-царедворец намекал, что „за свои дела отвещать должны" и те, что украшен „рангами, достоинством и богатством", высмеивал ученых как „безразсудных Адамовых деток". Всех этих поводов было более чем достаточно, чтобы Михаил Васильевич не мог смолчать [10].

Он взялся за перо - и вскоре вся Россия хохотала, читая разлетевшуюся по стране во множестве списков эпиграмму „Гимн бороде", которую переписывали в Петербурге и Москве, Костроме и Ярославле, Казани и других городах, даже в Красноярске и Якутске. Ломоносов точно выбрал главную свою цель - невежество служителей духовного ведомства и основной образ - длинную бороду, ношение которой Синод рассматривал в то время как непременную обязанность духовных лиц. За эту бороду академик и дернул со всем своим стихотворческим талантом и остроумием.

Мрачно уставив бороды в пол, члены Святейшего синода разбирали содержание столь распространенных в народе „пашквильных стихов", начало которых звучало, как ода:

Не роскошной я Венере,

Не уродливой Химере

В имнах жертву воздаю:

Я похвалну песнь пою

Волосам, от всех почтенным,

По груди разпространенным,

Что под старость наших лет

Уважают наш совет.

За этими строками чувствовалась уверенная рука придворного поэта, но в ушах членов Синода звучал звонкий насмешливый припев, завершавший каждую строфу „Гимна" и звучавший на каждом перекрестке Петербурга:

Борода предорогая!

Жаль, что ты не крещена

И что тела часть срамная

Тем тебе предпочтена.

Погрузившись в стихию народной прибаутки, автор не мог удержаться, чтобы в изящной строфе не сравнить бороду с „несравненной красотой" ее подобия, окружающего отнюдь не уста, а путь, которым человек приходит в мир… Архиереев передернуло.

Хитрый автор „Гимна" умело замаскировал направленность своей сатиры, посвятив следующие две строфы явно старообрядческим бородам, лишь намекнув на обогащение казны и церкви от преследований „суеверов", для коих борода дороже головы. Обвиняя автора „Гимна", Синод должен был сам признать, что следующие далее стрелы сатиры поразили не только староверов:

О коль в свете ты блаженна,

Борода, глазам замена!

Люди обще говорят

И по правде то твердят:

Дураки, врали, проказы

Были бы без ней безглазы;

Им в глаза плевал бы всяк;

Ею цел и здрав их зрак.

Насмешливое отношение простонародья к глупым и проказливым попам сочеталось здесь с ясно просвечивающей мыслью, что духовенство не желает видеть очевидного, заслоняясь традиционными взглядами от окуляра телескопа, в который давно предлагал заглянуть Ломоносов. Следующая строфа подтверждала правильность такой догадки и с головой выдавала сочинителя:

Естли правда, что планеты

Нашему подобны светы,

Конче (конечно. - А. Б.) в оных мудрецы

И всех пуще там жрецы

Уверяют бородою,

Что нас нет здесь головою.

Скажет кто: мы вправды тут,

В струбе там того сожгут.

Сожгут так же, как сожгли Джордано Бруно, говорившего об иных обитаемых мирах, как на Руси собирались сжечь книги, упоминающие о множественности миров. Не останавливаясь на этой горькой шутке, Ломоносов порицает духовенство оптом: духовное звание - это карьера, требующая лишь внешнего соответствия требованиям ведомства:

Естли кто не взрачен телом,

Или в разуме не зрелом,

Естли в скудости рожден,

Либо чином не почтен, -

Будет взрачен и разсуден,

Знатен чином и не скуден

Для великой бороды:

Таковы ея плоды!

Вслед за шуткой звучит настоящий гнев, обещание „заплатить" бородам за „невозможные" действия и защиту ложных мнений. Даже спустя более двух столетий через печатную строку видится, как Михайло Васильевич сжимает кулак, многозначительно помахивая им в сторону Синода:

О прикраса золотая,

О прикраса даровая,

Мать дородства и умов,

Мать достатков и чинов,

Корень действий невозможных,

О завеса мнений ложных!

Чем могу тебя почтить,

Чем заслуги заплатить?

Посвятив еще строфу роскоши духовенства, автор сатиры удовлетворенно констатирует, что теперь-то бороды будут хорошо расти, ибо, подражая крестьянам, он их хорошо удобрил:

Борода, теперь прости,

В жирной влажности расти! [11]

К чести членов Синода нужно отметить, что они достаточно хорошо разбирались