Читать книгу - "Изгнанник. Литературные воспоминания - Иван Алексеевич Бунин"

свете. И что же оказалось на свете? Кроме одного того, «чем люди живы», все оказалось «не то» и «не так», и настало одиночество, которого не бывает ни под землей, ни на дне морском, говоря его собственными страшными словами.

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои, —

не раз повторял он в последний год своей жизни.

Какие чувства и какие мечты? От всех чувств и от всех мечтаний осталось теперь, на исходе жизни, одно: «Помоги, Отец! Ненавижу свою поганую плоть, ненавижу себя (телесного)… Всю ночь не спал. Сердце болит, не переставая. Молился, чтобы Он избавил меня от этой жизни… Отец, покори, изгони, уничтожь поганую плоть. Помоги, Отец!»

Молитва – не просьба, любил он говорить. Но что же это, как не просьба? И сколько их, этих просьб, в его дневниках, особенно в дневнике 1910 года? И к кому они, эти просьбы? К какой-то «абстракции», каковой, по общему мнению, будто бы был для него Бог? Но кто же молится абстракции? И можно ли иметь к абстракции столь живую, нежную, сыновнюю, радостно утешающую любовь, которая то и дело переполняла его душу в самые сокровенные и жуткие минуты ее?

– Лежал, засыпая; вдруг точно что-то оборвалось в сердце. Подумал: так приходит смерть от разрыва сердца, и остался спокоен, – ни огорченья, ни радости, но блаженно спокоен; здесь ли, там ли, – я знаю, что мне хорошо, – то, что должно, – как ребенок на руках матери, подкинувшей его, не перестает радостно улыбаться, зная, что он в ее любящих руках.

* * *

Князь Андрей спрашивает:

«Чего ждать там, за гробом?»

Алданов, вспоминая этот вопрос, говорит, что Толстой отвечает на него так:

– Возвращения к Любви.

И это наводит Алданова на такие мысли:

– Одна из самых страшных фантазий Гойа изображает судорожно искривленную руку, протянутую из-под камня пустынной могилы, отчаянно цепляющуюся за что-то – за пустоту; подпись гласит одно слово: Nada. Ничто… Подпись, сделанная Толстым, – возвращение к Любви, – много ли она лучше, чем «Nada»?.. Может быть, «через двести – триста лет», как говорит Вершинин у Чехова, наступит черед «толстовства». А дальше? А дальше все равно все пожрет смерть…

Но, повторяю, как понимает Алданов толстовство? По Маклакову, «Бог был для Толстого только непонятная начальная сила; бессмертие духа – простое признание факта, что наша духовная жизнь откуда-то появилась и, следовательно, куда-то уйдет; а ведь вера есть не столько знание истины, сколько преданность ей, и Толстой сам любил повторять эти слова Ивана Киреевского… Толстой пошел против церкви, отвергнув религиозное мировоззрение, и пошел против мира, отвергнув взгляды мира на жизнь…» Так, очевидно, думает и Алданов, хотя что же тогда оставляет он с Маклаковым Толстому? Толстой отверг мировоззрения и мира, и религии? Но зачем же отвергать мировоззрения мира, если отвергнуто мировоззрение религиозное? «Толстой повторял слова Киреевского». Пусть повторял: духовно жил все-таки в полной противоположности этим словам – именно «преданностью», а не «знанием», о чем сказал еще в «Исповеди», отвергнув «знание» в деле веры. Nada! Для ума, разумеется. Nada. Но люди находят спасение от смерти не умом, а чувством.

– Никтоже да убоится смерти: свободи бо нас Спасова смерть…

– Смерти празднуем умерщвление… инаго жития вечнаго начала…

Так поет церковь, отвергнутая Толстым. Но песнопений веры (веры вообще) он не отвергал. Что освободило его? Пусть не «Спасова смерть». Все же «праздновал» он «Смерти умерщвление», чувство «инаго жития вечнаго» обрел. А ведь все в чувстве. Не чувствую этого «Ничто» – и спасен.

«В будущую жизнь он верил плохо», – говорит Алданов. И приводит его собственные слова: «Как-то спросил себя: верю ли я? И невольно ответил, что не верю в определенной форме…» Но ведь так говорил он только в те минуты, когда «спрашивал себя». Не эти минуты спасали его: спасали те, когда он не спрашивал.

Мой старый друг доктор И. Н. Альтшуллер пишет мне:

«Когда читал Ваши статьи о Толстом, вспомнил ночь в Крыму, на Гаспре, когда я один сидел около тяжко больного Льва Николаевича. Мы, врачи, тогда почти потеряли всякую надежду, и сам он, по-моему, убежден был в неизбежности конца. Он лежал и, казалось, был в полузабытьи с очень высокой температурой, дышал очень поверхностно и вдруг слабым голосом, но отчетливо произнес: „От Тебя пришел, к Тебе вернусь, прими меня, Господи“, – произнес так, как всякий просто верующий человек».

Париж, 7.VII.37

Примечания

1

Скончался писатель Максим Горький… Алексей Пешков, известный в литературе как Горький, родился в 1868 году в Нижнем Новгороде в казачьей семье… (фр.)

2

Даты везде по старому стилю. (Примеч. И. А. Бунина.)

3

Этим малым успехам много способствовала та светская жизнь, которую вел тогда юноша Толстой. Он поступил в университет сперва на факультет арабско-турецкой словесности, когда же, из-за своей светской праздности, не был переведен с 1-го курса на 2-й, перешел на факультет юридический. Но и этот факультет не вызвал в нем охоты к университетскому образованию. «Что вынесем мы с вами из университета? – спрашивал он однажды одного своего товарища. – Что вынесем мы из этого святилища, возвратившись восвояси, в деревню? На что будем пригодны, кому нужны? Смерть князя Игоря, змея, ужалившая Олега, – что же это, как не сказки, и кому нужно знать, что второй брак Иоанна на дочери Темрюка совершился 21 августа 1562 года, а четвертый на Анне Колтовской в 1572 году? А как пишется история? Грозный царь Иоанн вдруг с 1560 года из добродетельного и мудрого превращается в бессмысленного, свирепого тирана. Как и почему? Об этом и не спрашивается!» Так уже и тогда стала обнаруживаться одна из самых главных черт его – вызывающее презрение к общепринятому, тоже идущее из жажды «освобождения», борьбы с «подчинением». (Примеч. И. А. Бунина.)

4

Всюду, где это не оговорено, курсив мой. (Примеч. И. А. Бунина.)

5

Доктор Душан Маковицкий, домашний врач, друг и последователь. (Примеч. И. А. Бунина.)

6

О колониях толстовцев он всегда говорил неприязненно: «Жить святым вместе нельзя. Они все помрут. Одним святым жить нельзя». (Примеч. И. А. Бунина.)

7

Умирающий кн. Андрей, Пьер в плену у французов, о. Сергий, сам Толстой… Наиболее заветной художественной идеей его было,