Читать книгу - "Фашисты - Майкл Манн"

в ползучий путч. Обе силы пытались спровоцировать «Шуцбунд» на сопротивление, чтобы государство его уничтожило («Хаймвер» пытался провернуть то же с нацистами). Но теперь социалисты малодушно позабыли о праве на самооборону. Почти все руководство партии сдалось без боя и даже вступило в сделку с «Хаймвером», чтобы выторговать себе личную безопасность. В марте 1933 г., когда Дольфус прекратил заседания парламента, «Шуцбунд» был все-таки отмобилизован, но лишь в целях самозащиты. Однако сразу же после этого социалистический лидер Отто Бауэр призвал шуцбундовцев к нейтралитету в знак доброй воли. Правительство отблагодарило его тем, что распустило «Шуцбунд». В завершение этой истории в феврале 1934 г. глава «Шуцбунда» в Линце Рихард Бернашек поднял своих бойцов против местной полиции. Этому примеру последовало множество социалистических организаций по всей стране, вопреки прямому запрету партийного руководства, которое тот же Бернашек презрительно именовал «тормозами революции». Когда полиция уже выламывала двери, чтобы его арестовать, Бернашек успел позвонить по телефону и передать приказ: «К оружию!» — но было поздно. Лишенные руководства и координации, не обученные городским боям, социалистические боевики были смяты регулярными войсками, полицией и «Хаймвером». Их спровоцировали на запоздалое, обреченное на провал восстание. Если не считать событий в Испании, то в довоенной Европе это было самое крупное пролетарское выступление против фашизма, что еще раз свидетельствует о миролюбивом характере межвоенных социалистов.

Позже, уже в изгнании, Бауэр сокрушался о допущенной ошибке. В марте 1933 г., говорил он, социалистической партии следовало объявить всеобщую забастовку и пойти в наступление в соответствии с «Линцевской программой». «Мы оказались идиотами и поверили обещаниям Дольфуса… Это было ошибкой, самой роковой нашей ошибкой». В Австрии, как и в других странах, мастерами уличного насилия оказались не социалисты, а оба фашистских движения. «Хаймвер» гордился своими боевиками, хотя его руководство часто открещивалось от крайностей, которые позволяли себе рядовые штурмовики. Нацисты патетически называли себя «штурмовыми батальонами ужаса» и призывали к «беспощадной борьбе против тех, кто не знает пощады». Как и в других странах, в Австрии мы находим дисбаланс между жертвами насилия. Среди 859 погибших или серьезно раненых в гражданском противостоянии 1918–1934 гг. пострадавших социалистов было вдвое больше, чем фашистов (Botz, 1982: 303; Bukey, 1986: 120–137).

Вопреки утверждениям правых, австрийские социалисты в основе своей поддерживали демократию. В отличие от них, националисты двух лагерей являлись по большей части «случайными» демократами (это испанское понятие мы обсудим в главе 9). Они были демократами лишь до тех пор, пока демократия помогала им удерживать власть. Однако уступить ее социалистам конституционным путем они бы никогда не согласились. Окончательным их выбором стал авторитаризм и фашизм. Уже в 1920-е Христианско-социальная партия имела явно авторитарные замашки: на протяжении этого десятилетия подавлялись конституционные свободы, социалистов изгоняли из армейских рядов и гражданского управления, проводились избирательные репрессии, шло сотрудничество с «Хаймвером». Армию очищали и от нацистов. К середине 1930-х вооруженные силы были надежным союзником австрофашизма; позже, начиная с 1936 г., туда снова пробрались нацисты (Stülpfarrer, 1989: 194–195). Когда на страну обрушилась Великая депрессия, то под давлением фашистов австрийские националисты и социал-христиане окончательно расстались с демократией. Некоторые лидеры и активисты переметнулись в чужой лагерь, другие же резко поправели.

Однако в этом не было нужды. Вместо этого им стоило бы войти в широкую демократическую коалицию с социалистами, сделать им ряд уступок, поделить портфели в правительстве, демократизировать армию и полицию, провести экономические реформы кейнсианского типа для борьбы с кризисом. Или же австрийская власть могла бы крепко прижать фашистов и попробовать восстановить квазидемократический статус-кво середины 1920-х. Конечно, армия и полиция могли бы не согласиться проводить репрессии по отношению к «Хаймверу» (в 1934 г. они усмирили нацистов лишь наполовину и отказались это делать вообще в 1938 г.). Но, поскольку у социал-христиан был собственный репрессивный аппарат, их решение свидетельствует лишь о глубоко въевшихся в их плоть и кровь авторитарных симпатиях. Наконец, власть могла бы просто подготовить почву для новых выборов, сохраняя миноритарное правительство. Паули (Pauley, 1981: 80) соглашается с тем, что нацисты не смогли бы набрать больше 25 % голосов, но все же считает, что режим Дольфуса мог смещаться лишь вправо (при отсутствии союза с социалистами). Некоторые апологеты режима Дольфуса и Шушнига уверяют нас, что они подвергали социалистов репрессиям исключительно ради установления «временного авторитаризма», чтобы развязать себе руки для борьбы с нацистами. Это звучит неубедительно: вряд ли можно защитить демократию, подавив самую большую группу демократов. Нет: такие деятели, как Дольфус и Шушниг, выбрали авторитаризм. А когда политическая ситуация загнала их в угол, они выбрали не демократических социалистов, а фашистов, став их попутчиками и палачами демократии.

Изучение Линца, родного города Гитлера, подтверждает эти выводы. Все 1920-е Линц казался образцом демократии. В этом ему помогала конституция — в городском управлении были социалисты, но финансирование шло от социал-христианской администрации Верхней Австрии. Внимание исследователей обычно сосредоточено на Вене, которая имела конституционный статус провинции и могла повышать налоги, не вступая в компромисс с консерваторами. Но в Линце, как и в других городах, чтобы избежать экономического коллапса, двум администрациям приходилось сотрудничать и идти на компромиссы. В первые дни режима Дольфуса социал-христиане и даже немецкие националисты пытались оказать сопротивление авторитаризму, но это продолжалось недолго. Быстрее других почувствовала ветер перемен католическая церковь. Епископ Линца, давний сторонник правых радикалов, запретил политическую деятельность своему более либеральному клиру. Затем начала рассыпаться главная организация социал-христиан — Народная католическая ассоциация. Она погрязла в междоусобных распрях и оказалась совершенно ненужной при новом режиме. Социал-христиан Верхней Австрии принудили к повиновению, после чего Бернашек осуществил отчаянную попытку повернуть события вспять (Bukey, 1986: 39–74, 112–119). Некоторые консерваторы той поры пытались найти общий язык с демократами, но для большинства из них это было временной и случайной уступкой, а не делом принципа.

Как и в других странах, австрийские консерваторы поторопились упасть в объятия фашизма. Классовая теория, объясняя столь неприличную поспешность, ставит в центр внимания желание сохранить капиталистическую прибыль, а не собственность, которой ничто не грозило. Консерваторы противились демократическим реформам, а не революции, поскольку угрожали им именно реформы. Они враждебно относились почти к любым демонстрациям, преувеличивали «жестокость» социалистических программ, хотя сами совершали куда больше насилия и с куда большим удовлетворением. Разумеется, положение их казалось шатким и уязвимым. До 1918 г. они были правящей элитой, в 1918 г. власть выскользнула из их рук, но они сумели вернуть ее. Австрийская элита разделяла взгляды немецкой (которые мы обсуждали в предыдущей главе): государство должно обладать абсолютной властью и не делиться ею с законодательным собранием, в котором могут окопаться партии нового типа — «массовые