Читать книгу - "Любовь. Письма на заметку - Шон Ашер"

я сама, тело, в котором я могу выходить в астрал – без четверти 11 прошлым вечером я надела это тело & сильно подумала о тебе & возжелала прийти к тебе.

Мы отправились куда то в космос, я не знаю, куда – я сознавала звездный свет & слышала море под нами. Ты принял форму, я думаю, великого змия, но я не вполне уверена. Я различала отчетливо только твое лицо & когда смотрела в твои глаза (как в тот день, в Париже, когда ты спросил меня, о чем я думаю) & твои губы коснулись моих. Мы сливались друг с другом, пока не образовали одну сущность, сущность более великую, чем мы сами, которая все чувствовала & все знала с удвоенной яркостью – часы пробили 11, нарушив чары & когда мы разделились, чувство было такое, словно жизнь покидает меня через грудь с почти физической болью. Я выходила еще дважды, каждый раз было так же – каждый раз меня возвращал некий легкий шум в доме. Затем я поднялась к себе в постель & мне снились сумбурные сны о тебе и повседневной жизни. Мы были вместе в Италии (я думаю, это было от некоего слова в твоем письме, которое я перечитывала пред сном). Мы были вполне счастливы, & мы говорили об этом чудесном духовном видении, которое я описала – ты сказал, оно будет склонно усиливать физическое влечение – Это меня немного беспокоит ибо в этом союзе не было ничего физического – Материальный союз лишь бледная тень по сравнению с ним – напиши мне быстро & скажи мне, знаешь ли ты что либо об этом & что ты думаешь об этом – & могу ли я снова прийти к тебе вот так. Не приду, пока не услышу твой ответ. Моя мысль всегда с тобой.

‘МЫ СЛИВАЛИСЬ ДРУГ С ДРУГОМ, ПОКА НЕ ОБРАЗОВАЛИ ОДНУ СУЩНОСТЬ, СУЩНОСТЬ БОЛЕЕ ВЕЛИКУЮ, ЧЕМ МЫ САМИ ’.

Мод Гонн

13

Все реки ждали твоего отраженья[16]

Владимир Набоков и Вера Слоним прожили в любви и согласии пятьдесят лет. Оба они родились в Санкт-Петербурге – он в 1899 году, она тремя годами позже – и, как утверждал Набоков, их первая встреча состоялась на балу в Берлине в 1923 году, когда она в маске арлекина читала наизусть его стихотворение. Они поженились два года спустя. В то время, как Набоков был занят созданием своих литературных шедевров, Слоним совмещала обязанности его секретаря-референта, музы, редактора, литературного агента, переводчика, шофера, менеджера и, как говорят, даже телохранителя с карманным пистолетом. Больше того, она вытащила из огня рукопись, озаглавленную «Лолита», которую ее мучимый сомнениями муж не единожды порывался уничтожить. Она была для него всем, как и он для нее, и многие письма Набокова жене исполнены обожания. Приводимый здесь изящный образчик вышесказанного был написан через несколько месяцев после их знакомства.

Владимир Набоков – Вере Слоним

8 ноября 1923 года

КУДА: Ландхаусштрассе, 41 Берлин W. 8 – XI – 23

Как мне объяснить тебе, мое счастье, мое золотое, изумительное счастье, насколько я весь твой – со всеми моими воспоминаниями, стихами, порывами, внутренними вихрями? Объяснить – что слова не могу написать без того, чтобы не слышать, как произнесешь ты его, и мелочи прожитой не могу вспомнить без сожаленья – такого острого! – что вот мы не вместе прожили ее, будь она самое, самое личное, непередаваемое, а не то просто закат какой-нибудь, на повороте дороги, – понимаешь ли, мое счастье?

И я знаю: не умею я сказать тебе словами ничего, а когда по телефону – так совсем скверно выходит. Потому что с тобой нужно говорить – дивно, как говорят, например, с людьми, которых больше нет, – дивно, понимаешь, в значенье чистоты и легкости и душевной точности, а я – je patauge[17] ужасно. Меж тем тебя можно ушибить некрасивым уменьшительным – оттого что ты вся такая звонкая, как морская вода, хорошая ты моя.

Я клянусь – и…[18] клякса тут ни при чем – я клянусь всем, что мне дорого, всем, во что я верю, – я клянусь, что так, как я люблю тебя, мне никогда не приходилось любить, – с такой нежностью – до слез – но с таким чувством сиянья.

Твое лицо между[19]

На этом листке, любовь моя, я как-то начал писать стихи тебе, и вот остался очень неудобный хвостик – я спотыкнулся. А другой бумаги нет. И я больше всего хочу, чтобы ты была счастлива, и мне кажется, что я бы мог тебе счастье это дать – счастье солнечное, простое – и не совсем обыкновенное.

И ты должна простить меня за мелочность мою – за то, что я с отвращеньем думаю о том, как – practically[20] – я буду завтра отсылать это письмо, а вместе с тем готов отдать тебе всю кровь мою, коли нужно было бы, – трудно это объяснить – звучит плоско, – но это так. Вот, скажу тебе – любовью моей можно было бы заполнить десять веков огня, песен и доблести – десять целых веков, громадных и крылатых, полных рыцарей, въезжающих на пламенные холмы, – и сказаний о великанах – и яростных Трой – и оранжевых парусов – и пиратов – и поэтов. И это не литература, ибо, если перечтешь внимательно, увидишь, что рыцари оказались толстыми.

Нет – я просто хочу тебе сказать, что без тебя мне жизнь как-то не представляется – несмотря на то, что думаешь, что мне «весело» два дня не видеть тебя. И знаешь, оказывается, что вовсе не Edison выдумал телефон, а какой-то другой американец – тихий человечек, фамилию которого никто не помнит. Так ему и надо.

Слушай, мое счастье, – ты больше не будешь говорить, что я мучу тебя? Как мне хочется тебя увести куда-нибудь с собой – знаешь, как делали этакие старинные разбойники: широкая шляпа, черная маска и мушкет с раструбом. Я люблю тебя, я хочу тебя, ты мне невыносимо нужна… Глаза твои – которые так изумительно сияют, когда, откинувшись, ты рассказываешь что-нибудь смешное, – глаза твои, голос твой, губы, плечи твои – такие легкие, солнечные…

‘Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, Я ХОЧУ ТЕБЯ, ТЫ МНЕ НЕВЫНОСИМО НУЖНА… ’

Ты пришла в мою жизнь – не как приходят в гости (знаешь, «не снимая шляпы»), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья,