Читать книгу - "Самые яркие речи - Федор Никифорович Плевако"

на суде обратился к Медынцевой с вопросом, считает ли она, чтобы подсудимый Махалин хотел себе когда-либо присвоить ее состояние, на что получил с ее стороны отрицательный ответ. Продолжая затем далее свои показания, Медынцева на мой вопрос о том, имеет ли она какую-либо претензию по настоящему делу к Махалину, отвечала категорически на своем оригинальном языке: «никакой безысключительно». Уж одно такое заявление могло бы избавить, конечно, защиту от представления дальнейших доказательств в пользу подсудимого; но, желая убедить вас еще более в его невиновности, я считаю своим долгом в кратких чертах рассмотреть те данные, на которые указал вам обвинитель, как на доказательства к обвинению Махалина. По первому из обвинений вы вспомните, что сама Медынцева утверждает, что в мае 1871 года в квартире доктора Трахтенберга, где, по ее словам, она подписала те «экземпляры», в которых обвинительная власть видит вексельные бланки и бланки для других документов, Махалина не было, что подтверждают и другие свидетели; сама Медынцева об этих подписях в то время, по ее словам, ни Махалину, ни кому-либо другому не говорила. Махалин, со своей стороны, объясняет, что тексты векселей, под которыми оказались подписи Медынцевой, были им написаны ранее, именно в декабре 1869 года, по просьбе игуменьи для ее родственниц Смирновых, и по случаю оказавшейся ненадобности остались у игуменьи Митрофании. Она сама подтверждает этот факт, и в деле нет никаких дальнейших доказательств, которые опровергали бы показания Махалина. Таким образом, в этом факте не видно положительно никакого преступления. Равно также бланки Махалина на векселях, писанных на имя других лиц, где значатся бланки Медынцевой, поставлены им после бланковых надписей тех лиц, на имя коих векселя были писаны, и нет никакого основания предполагать, что Махалин знал об обманном взятии этих векселей, тем более что даже та Харламова, на имя которой написаны два векселя, суду не предана. Если обвинение не представляет вам никаких доказательств виновности, то, конечно, вы не можете обвинять человека, потому что всегда всякий предполагается невиновным, пока противное не будет доказано. Что касается затем до расписки в сумме 5 тысяч рублей за купленные будто бы у доктора Трахтенберга драгоценности, то вы, конечно, не забыли, что на расписке этой имеется дважды подпись Медынцевой: под самим текстом расписки и еще внизу страницы, где Медынцева признает долг ее подлежащим уплате. Сверх того, Медынцева подписывает удостоверение опекунам также с признанием этого долга; Трахтенберг дает Махалину доверенность, в которой просит его получить с Медынцевой деньги по расписке. При таких условиях действует Махалин, притом ему весьма легко могло быть известно, что у Медынцевой было описано много бриллиантов, и ничего не было странного, если у Трахтенберга оказались расписки ее о покупке драгоценностей. Махалин видел перед собой тот несомненный факт, что Медынцева признает долг. Хотя Медынцева здесь на суде и отвергла существование этой покупки и долга, но я имею сильное основание сомневаться в том чистосердечии показания Медынцевой, о котором вам уже говорили много. Медынцева, как признает сам ее поверенный, женщина такого свойства, что постоянно находится под чьим-либо влиянием, да это мы видим и из всего дела. И вот благодаря именно тому или другому влиянию она действует так или иначе. Ей сказали, чтоб она говорила, что не подписывала ни одной бумаги иначе как по приказанию игуменьи Митрофании, – она так и говорит; ей сказали, чтоб она не признавала никаких денежных обязательств, – она так и делает. Доказательством несправедливости ее показаний в этом отношении служат факты, относящиеся к счету портнихи Анастасии Игнатовой, о котором речь будет впереди. Во всяком случае, Махалин утверждает, что он, расписавшись три раза в получении денег по расписке Трахтенберга, ни разу ни единой копейки не получал. Зная, каково участие Махалина в деле Медынцевой и каково его положение было вообще, едва ли мы можем сомневаться в справедливости его показаний в этом случае; тем более что даже свидетель Толбузин, менее всего расположенный показывать в пользу защиты, и тот говорит, что о получении Махалиным таких сумм, как 5 тысяч рублей из опекунского управления Медынцевой, он никогда не слыхивал.

Сказанное мною по поводу расписки доктора Трахтенберга еще с большей силой может быть отнесено к счету портнихи Игнатовой. И здесь-то, господа присяжные, видна та неправдивость показаний Медынцевой, о которой я упомянул выше. Это единственный случай по делу, когда при подписании Медынцевой документа присутствует лицо, расположенное в пользу Медынцевой, так как Игнатова – племянница того Михаила Ефимова, с которым Медынцева находится в самых близких отношениях, и ее, конечно, никак нельзя заподозрить в желании дать показание не в пользу Медынцевой. Между тем свидетельница эта положительно утверждает в прочтенном за неявкой по болезни на суд показании ее, что сама Медынцева при ней подписала счет на сумму 1 тысячу 500 рублей и просила подписать ее, Игнатову, указывая на свое бедное положение. Если бы при этом было какое-либо выманивание или принуждение Медынцевой с чьей-либо стороны, то, конечно, Игнатова не преминула бы рассказать об этом. Нельзя не обратить при этом внимания также и на то, что счет Игнатовой подписан дважды Медынцевой, и ее собственной рукой написано несколько строк о признании этого счета вполне верным; а между тем в настоящее время Медынцева отвергает его. Вот почему, гг. присяжные, при обсуждении вопроса об обмане или при обсуждении такой личности, как Медынцева, вы должны провести строгую границу между советом и принуждением. Личность эта, как вы видите, легко подчиняется совету каждого, имеющего над ней влияние; но между советом и принуждением или обманом огромная разница, и немыслимо обвинять кого-либо за дачу совета, которому по собственному согласию последовало известное лицо, быть может, иногда даже и не в свою пользу. Махалин, по словам той же Игнатовой, по просьбе Медынцевой расписывается в получении денег по счету, и мне кажется, что в этом случае скорее следовало бы если обвинять, то Игнатову, удостоверившую правильность счета, а не Махалина, подписавшего получение по нем денег и не получившего на самом деле, так же, как и по расписке Трахтенберга, ни копейки. Таким образом, беспристрастное рассмотрение фактов, относящихся по делу Медынцевой к подсудимому Махалину, мне кажется, должно привести нас к тому убеждению, что в этом деле со стороны Махалина не совершено никаких преступных деяний, за которые он мог бы подлежать наказанию. В заключение, гг. присяжные, я считаю нужным еще раз напомнить вам заявление самой Медынцевой на суде, что к Махалину она никакой претензии по настоящему делу не имеет, и полагаю, что заявление это служит еще лучшим доказательством его