Читать книгу - "Похитители бриллиантов - Луи Анри Буссенар"

миллиардов тоже не откажусь! Когда я отстрою Вильрож, и прикуплю соседние каштановые рощи, и подарю моей Анне бриллиантовый гарнитур, я заживу роскошно, как легендарный Потемкин: я буду сорить алмазами, я буду их раздавать направо и налево. Конечно, некрасиво, когда мужчина увешивает себя этими сверкающими кусочками булыжника. Это могут делать только бразильцы. Им очень нравится быть похожими на ювелирную витрину Пале-Рояля. А я украшу бриллиантами упряжь моих лошадей, ошейники моих собак… не знаю, что еще. Мои лакеи облачатся в ливреи с булавками за сто тысяч франков. Они будут перед всеми выставлять мою безумную роскошь, мой дурной вкус. И, однако, далеко не всякий сможет похвастаться таким дурным вкусом.

– Ты сошел с ума!

– Пожалуйте кушать, – прервал его Жозеф, нарезавший на ломтики хорошо прожаренное кабанье мясо, поворачивая его на вертеле.

– Не хватает разве что столовой посуды, – заметил Альбер, – ну да ладно!.. На войне как на войне.

– Если бы нас видели наши бывшие парижские друзья, которые, поди, прогуливаются сейчас между «Тортони» и улицей Друо, вырядившись в свои нелепые рединготы! Воображаю, какие шуточки посыпались бы по нашему адресу!.. – заметил Александр.

– Мы еще больше могли бы посмеяться над ними… Они едут в какой-нибудь модный кабачок и вяло жуют кусочек мяса, обработанного тонким кулинаром. Они выпивают стакан кислого вина, которое потом не могут переварить, а вечером они будут сидеть неподвижно в каком-нибудь большом зале, разделенном на тесные и неудобные уголки. Там они будут сидеть, как некие Будды, и смотреть, как накрашенные мужчины и дамы встречаются под газовым фонарем и рассказывают друг другу нелепые и вымышленные истории, и наконец, как в песне про Мальбрука, собравшегося в поход, потихоньку поедут домой спать. В то время как мы созерцаем эту пышную природу…

– …И едим жарко́е без хлеба!..

– Здесь чистый воздух! Свобода…

– Мы ее запиваем простой водой…

– Какие великолепные деревья!..

– В их тени мы спим под открытым небом…

– Какие ослепительные цветы!..

– Они кишат скорпионами и тысяченожками…

– Какие птицы в ярких перьях!..

– Какие ленивые, зловонные и грязные негры!..

– Сколько насекомых! Они более разнообразны, чем украшения султанши.

– В том числе комары и муравьи.

– Избольте идти кушать, – повторил Жозеф, прерывая таким образом беседу, которая развлекала двух взрослых, как двух детей.

Обычно, когда мысли Жозефа не бывали заняты ничем особенным, он выговаривал «б» и «в» почти как все. Но когда что-нибудь его беспокоило и он начинал говорить со всей своей каталонской словоохотливостью, то, как это почти всегда бывает с испанцами, эти две буквы менялись у него местами, и речь его порой звучала довольно странно.

– Позбольте, месье Альвер и месье Александр, – сказал он. – Мясо вудет холодное. Его не стали вы есть даже жители Валь-д’Арана… а они не неженки.

Затем он обратился к обоим неграм:

– Эй, бы! Вудете кушать? Ну конечно! Тогда завирайте свою порцию…

Негры ели с жадностью, кости так трещали у них в зубах, что крокодил и тот мог бы позавидовать. Европейцы, подивившись этой изумительной способностью поглощения пищи, с которой они раньше не сталкивались, тоже собрались поесть. Но в этом важном деле им помешал невообразимый шум и гам, поднявшийся на другом конце полянки и причину которого от них скрывала густая трава.

Это была какая-то какофония без ритма, лада и названия. Ее производил целый оркестр. Музыканты дули в туземные флейты, в дудки, выдолбленные из слоновых бивней, они били в барабаны и тренькали на струнных инструментах, виртуозы играли изо всех сил, инструменты едва не разрывались. К этим звукам примешивались свирепые вопли, которые, казалось, не могли исходить из человеческого горла.

Трое белых были захвачены врасплох этим шквалом. Всегда готовые к тому, что придется столкнуться с опасностью, они мгновенно схватились за оружие и расположились в трех точках, спиной друг к другу, с карабинами в руках.

Но их опасения были непродолжительны. Все трое разразились громким смехом, когда перед ними предстало зрелище, какого они еще никогда в жизни не видели. Чернокожие, производившие этот шум, шли полукругом и одной только своей бешеной музыкой гнали впереди себя какое-то существо, одетое по-европейски. Оно было похоже на зверя, которого травит разъяренная свора, и пыталось вырваться, но тщетно.

Грохот барабанов, пронзительный визг флейт, рычание струнных, рев духовых приводили его в такую ярость, что он раскачивался от этого незримого смерча, как будто его пытали орудиями для мучений или окатывали водой из пожарных насосов.

Александр, Альбер и Жозеф, сотрясаясь от непреодолимого смеха, были не в силах сохранить свое воинственное настроение – слишком уж необычной была такая форма преследования. Впрочем, сама внешность жертвы могла бы вызвать улыбку у наиболее невозмутимого из граждан Соединенного Королевства. Вообразите себе редко уже встречающийся в Париже тип мелкого канцеляриста лет пятидесяти, с обветренным и загорелым лицом, на котором облупилась кожа; вообразите его в высоком цилиндре, в длинном черном сюртуке с засаленным воротником и лоснящимися рукавами, в брюках орехового цвета недостаточной длины, чтобы доходить до ботинок, которые были совершенно стоптаны. Представьте себе этого человека жадно глотающим вместе с воздухом пыль и грязь. Телосложением он весьма напоминал ящик от стенных часов; посадите на этот ящик плешивую голову с морщинистым лицом и с испуганными глазами; забросьте такого субъекта куда-нибудь к туземцам Южной Африки – и вы получите некоторое представление о человеке, который, опустив голову, изгибаясь и размахивая руками, спасался от бури, поднятой неумолимыми виртуозами.

Наконец он заметил трех европейцев, подскочил от удивления и направился прямо к ним, больше не обращая внимания на своих преследователей.

– Мир вам, братья мои!

– И вам того желаю, – ответил Александр, который покусывал усы, чтобы сдержать смех.

– О неверные! О проклятые! Амалекитяне! – вопил незнакомец.

Теперь он показывал своим преследователям кулак.

Но те, увидев европейцев, и сами перестали шуметь.

– Ладно, сударь, успокойтесь! – в свою очередь сказал Альбер де Вильрож. – По-моему, эти добрые малые не питают к вам особенно враждебных чувств. Единственное, что вам грозит, – это либо оглохнуть, либо на всю жизнь возненавидеть музыку.

– Ах, брат мой, что бы для меня значила пытка, даже сама смерть, если бы мне только удалось пролить свет Евангелия на эти заблудшие души, погрязшие во тьме варварства! Но они упорствуют!..

Эти слова были сказаны по-английски.

Тогда де Вильрож шепнул своему другу:

– Да это никак проповедник! Знаю-знаю, мы от него еще и не такое услышим. Я едва устоял под напором священной диалектики отца Смитсона. Веселого в этом мало, уверяю тебя. Сейчас он вручит нам маленькие Библии…

– Однако