Читать книгу - "Любовь на Таганке - Нина Сергеевна Шацкая"

Лёниной головой. Невероятно: за стенами этой больницы живут люди, которые волнуются, переживают за здоровье моего родного человека, а здесь меня не оставляет ощущение бездушия, безразличия. От слез слипаются глаза. Бегу на 10 минут в курительную комнату, что находится на другом этаже. Сердце вот-вот лопнет от рыданий, выбивающих мозги. Страх, отчаяние, ужас. Две сестрички, обсуждая свои проблемы, хохочут. У кого-то жизнь продолжается. Хохот режет ухо, оскорбляет. Бегу назад к любимому. Опять беру руку, глажу и опять говорю, не умолкая, одно и то же: «Родной мой, любимый, счастье мое, все будет хорошо, я с тобою, я с тобою». И вдруг Лёнечка наконец-то меня услышал!

Слабо сжал мою руку, и на лице появилось выражение непередаваемого страдания, страшного понимания. А я услышала в этом его крик о помощи: «Нюсенька, я умираю, спаси меня!..» А может быть, еще что-то, о чем никто никогда не узнает. В чуть приоткрытых глазах стояли слезы. Я бросилась к его лицу, обняла родную голову и в безумном состоянии стала целовать – мне уже было плевать на кого бы то ни было, – лепеча о чем-то главном, прося, умоляя, желая оказаться вместо него на его месте: «Только живи, Лёнечка, только живи! Я без тебя умру…»

Это продолжалось несколько секунд, после чего он в последующие дни уже ни разу не приходил в сознание.

В следующий мой приход я обнаружила, что Лёнина левая рука стала походить на надутую резиновую перчатку. В ужасе зову врачей, у Лёнечки начался отек, почка стала отторгаться. Приехала коляска с УЗИ, повозили по руке аппаратом. «Проток от шеи к руке – нормальный», – равнодушно сказали и равнодушно укатили. На другой день и другая Лёнина рука потеряла свои прекрасные очертания. Позднее Лёня Ярмольник сказал мне, что за три дня он знал, что это – конец. А я все ждала, ждала чуда, которое непременно должно было случиться.

Говорили, что в церкви на Таганке люди становились в очередь, чтобы поставить свечи за здравие Лёни, мест для которых не хватало.

24 октября по дороге в ЦКБ у моей машины отвалилось боковое зеркало – к несчастью. Все эти дни я находилась, по-моему, на грани безумия. Я вдруг сдалась, перестав быть собою, чего до сих пор не могу себе простить. Когда 13 октября я услышала заключение скорой о хрипах в легких, из меня вдруг ушла та энергия, которая помогала мне бороться за жизнь Лёни тогда, перед операцией в Шумаковском центре.

26 октября

Ранним утром я вдруг ощутила ужасную тревогу и дикий страх перед звонком в больницу. Телефон как живая змея. Я смотрела на него, преступно оттягивая время на известный набор страшных цифр. Спасибо – рядом моя подруга Лена, которая в этот и последующий мой тяжелый период вместе с Альфирой Терещенко[33] в буквальном смысле меня спасали. Лена что-то говорит, я, очевидно, что-то отвечаю, ничего не понимая, понимаю лишь одно: надо звонить, и звонить срочно. Так, наверное, чувствуют себя приговоренные к расстрелу. Мысленно прошу Лёнечку: «Потерпи, родненький, я сейчас приеду, подожди, вот только позвоню…» Что со мной, Господи? Возьми же наконец трубку, звони! Минут пять – вечность! – дико гляжу на телефон. Мне страшно. Телефон превратился в маленькое опасное чудовище. Всё! Поднимаю трубку, набираю номер, дыхание остановилось. На том конце провода сняли трубку.

– Я жена Леонида Филатова. Скажите, как…

Не дали договорить и холодным металлическим голосом:

– Скорей приезжайте. Вы можете опоздать… умирает.

Прошло два с лишним года, а мне до сих пор слышится этот голос с последним мертвым словом. А я не допускала мысли, что это может случиться. Во мне жили только страх, ужас и, несмотря ни на что, – Надежда. Дорога в ЦКБ превратилась в адскую гонку. Чуть отъехали от дома – протяжно завыла собака. Рыдания, какие-то звериные звуки не давали дышать, слезы стирали дорогу, и опять, как после того судьбоносного сна, который навсегда связал меня с Лёней, – успеть! Дома, деревья – все вокруг смешалось в общую кашу. Я плохо соображала. Не дай бог, не успею. Нет, успею!.. Я успею! На шоссе – пробка, но я на большой скорости летела вперед, почти ничего не видя перед собой, обгоняя машины, то справа, съезжая на обочину, то слева. Лена вжалась в сиденье и позднее рассказала мне, как ей было страшно, что «уже мысленно прощалась с жизнью». Въехали на территорию больницы. Раздевалка-бахилы-рыдания. Я летела как сумасшедшая. Вбегаю в палату. Почему у меня не разорвалось сердце?

Лёнечка лежал, с головой закрытый простыней. Откидывают простыню – и вижу мое самое дорогое лицо на свете бордового цвета, почти круглым от отека. Лёня умер от отека легких и отека головного мозга. Я просунула руку под его голову, она доверчиво уткнулась мне в плечо. Потом я прижалась щекой к его еще теплой щеке и… Остальное не поддается описанию. Мне не хотелось жить.

Потом были похороны с военными почестями и караулом. За время болезни Лёня Ярмольник открыл банковский счет и все заботы о похоронах взял на себя. «Ни о чем не думай, я все сделаю сам», – сказал он мне. Жаль только, что он не позволил снимать похороны на кладбище. Прости, Лёня, если в чем-то твои и мои желания не совпали. Я в жизни делала и все еще делаю много ошибок, но по отношению к моему Лёне я все делала, по-моему, правильно, – за исключением отправки его в ЦКБ.

Как бы то ни было, я всегда буду тебе и Яну Геннадиевичу благодарна за все, что вы сделали для Лёни, а значит – для меня.

Послесловие

Осень 2005 года. Хожу по нашему саду на Николиной. Вот по этой дорожке ты, Лёнечка, быстро ходил, радуя и веселя нас с мамой, корча разные смешные рожицы. Вот за этим столиком в окружении трех берез мы пили чай или кофе, разговаривая обо всем, что нас волновало, строя планы на будущее…

Сейчас я сижу за этим столом одна. Посаженный рядом специально для тебя розовый куст этим летом подарил мне только одну, но прекрасную алую розу. Я постоянно с тобой разговариваю и очень много – за тебя и за себя – курю.

Смотрю на дорожку, и мое воображение отчетливо рождает твою фигуру. Ты идешь очень быстро, молодой, красивый, – тебе лет 35, ты улыбаешься, подходишь совсем близко, садишься напротив, и я начинаю плакать. Тебе кажется это странным, на лице появляется извиняющееся выражение. Смотришь вопросительно-ласково, и я слышу родной голос: «Нюсенька,