Читать книгу - "Ремесло древней Руси - Борис Александрович Рыбаков"

в очень небольшом количестве, но это различие сапог (твердой обуви) и чревия (мягкой) можно проследить хотя бы по стременам, которые делятся на два типа: один с плоским основанием (для сапог с подошвой), другой — округлый, для мягкой обуви.

К особым кожевенным работам надо отнести изготовление красного и зеленого сафьяна — «хоза», из которого делались богатые сапоги (червленые сапоги, упоминаемые Даниилом Заточником), и изготовление единственного в то время писчего материала — пергамена. Пергамен делался из телячьей или бараньей кожи, специально обработанной и разглаженной.

Трудно сказать, насколько специализировалось кожевенное дело. Для большинства ремесленников соединение выработки кож с изготовлением изделия из них было обычным, как это мы видели на примере Новгорода.

В Новгородской I летописи под 1240 г. упоминается убитый в битве на Неве Дрочило Нездинич, сын кожевника.

Некоторые виды кожевенных работ, безусловно, выделились из общей массы. Так, мы знаем седельников и тульников (делающих тулы — колчаны) в Галицкой земле. Таким же особым видом кожевенного ремесла было, вероятно, производство сафьяна и пергамена.

У нас нет данных о скорняках, но состав меховой одежды, обилие мехов на Руси и древняя форма слова «скорняк» позволяют допускать, что скорняжное дело существовало в виде отдельного ремесла.

В Новгороде рядом с избой сапожника было найдено пять маслобойных жомов и мешок с конопляным семенем. Для выжимания масла из семян достаточно двух жомов, соединяющихся брусом и колодой. Пять жомов свидетельствуют о наличии маслобойной мастерской, состоящей, по крайней мере, из трех рабочих единиц. Хотя растительное масло и применяется при выделке кож, трудно сказать, насколько маслобойное дело связано с кожевенным.

К сапожному и скорняжному делу близко примыкает портняжное.

Единственным, но достаточно интересным источником в этом вопросе является Киево-Печерский патерик. Ведя упорную (но бесплодную) борьбу за введение общежительного устава, превращающего монастырь в казарму, старшие монахи использовали и патерик для обличения центробежных тенденций в монастыре. Одним из примеров такого использования является рассказ «О исходившемъ часто из манастыря». Сначала об этом беглеце говорится только, что он часто «отбѣгаше от манастыря». Феодосий Печерский принимал его каждый раз, как он возвращался, но, очевидно, каждый возврат в стены монастыря должен был быть как-то компенсирован. Когда Феодосий вновь «причте его стаду», «тогда же чръноризець той, иже бѣ своима рукама работаа стяжалъ имеша мало, бѣ бо порьтный швець [вариант: бе бо платьна дѣлая], и сiе принесь, пред блаженным положи» (курсив наш. — Б.Р.)[825].

По всей вероятности, этот непоседливый черноризец работал на дому у заказчиков, чем и объясняются его частые отлучки. Для ремесла «портного швеца» это наиболее естественная форма работы, удержавшаяся очень долго. Паволоки, свилие, оловир, оксамит — все эти дорогие заморские ткани, бывшие в ходу в городах, требовали опытной руки мастера-закройщика. Из археологических материалов с работой швецов можно связывать только осевые ножницы, находимые на городищах. Эти ножницы вполне современного типа, остальные материалы больше касаются истории одежды, чем портняжного ремесла.

Русский город располагал тремя источниками, из которых шли в него ткани:

1) Окрестные деревни, снабжавшие боярские дворы полотнами, скатертями и убрусами в порядке феодальной повинности.

2) Иранско-византийские мастерские шелковых и златотканных материй. Киев был долгое время (до крестовых походов) главным поставщиком этих тканей в Западную Европу. Множество их, разумеется, оседало на Руси[826].

3) Фрисландские суконные мастерские, снабжавшие своими изделиями значительную часть Европы. «Ипское» сукно в большом количестве привозилось в Новгород, Полоцк и Смоленск.

Но, тем не менее, прядение льна и шерсти производилось и женами ремесленников, и боярынями, и княжнами, как об этом можно судить по частым находкам пряслиц и в рядовых избах, и в составе драгоценных кладов, где шиферные пряслица находились рядом с жемчугом, эмалью и золотом.

Недаром летописец XII в. поучительно цитирует притчи царя Соломона, где речь идет об обязанностях хозяйки дома: «… дееть бо [жена] мужеви своему благо все житие. Обретши волну и лен, сотворить благоупотребьная рукама своима… Руце свои простираеть на полезьная, локъти же свои утверждает на вретено… Не печется о дому своемь муж ея, егда где будеть — вси свои ее одени будуть…»[827] Возможно, что ткацкое дело в боярских и княжеских дворах было в руках женской половины дворовой челяди, руководимой хозяйкой, которая иногда и сама — «утверждает локти на веретено», что считалось наиболее приличным времяпрепровождением для знатной женщины в средние века.

Таким образом, городское домашнее производство было четвертым неремесленным источником получения тканей. Тем ценнее для нас одинокое свидетельство о смерти на поле Липецкой битвы в 1216 г. новгородца «Иванки Прибышинещя Опоньника»[828]. «Опона» — суконная ткань, следовательно, «опонник» — сукнодел, ткач.

Наличие в Новгороде в начале XIII в. ткачей-суконников представляет значительный интерес.

Можно предполагать, что выделение городских специалистов-ткачей, обособившихся от княжеского или боярского двора, началось именно с обработки шерсти, а льняная и конопляная ткань долго еще была по преимуществу деревенской.

Ткани зачастую украшались разнообразными вышивками золотыми, серебряными и шелковыми нитями. Особый интерес представляет наличие набивного рисунка, воспроизводящего на шерстяной крашенине орнамент византийских тканей. Изученные Л.И. Якуниной фрагменты тканей найдены в кургане XI–XII вв. близ Стародуба[829].

Для набойки рисунка резались специальные деревянные набойные доски. Экземпляр такой доски из Старой Рязани хранится в Рязанском музее[830].

Наличие в древней Руси набойного дела может свидетельствовать о появлении специалистов-ремесленников, занятых выделкой тканей.

Книжное дело.

Особым разделом городского ремесла было переписывание и украшение книг. Хорошая изученность вопроса освобождает меня от рассмотрения деталей процесса изготовления книги[831]. Остановлюсь лишь на одной стороне книжного дела, а именно — на степени ремесленной самостоятельности его и независимости от церкви.

Если мы разобьем всех известных нам писцов XI–XII вв. на две группы по признаку отношения к церкви и расположим их в хронологической последовательности, то получим следующую таблицу:

Учитывая всю неполноту и случайность данной таблицы (материал для которой почерпнут из книги Е.Ф. Карского), мы можем все же сделать из нее некоторые выводы.

За два столетия русской письменности до нас дошли 25 подписей писцов. Семь из них принадлежат духовным лицам (попы, дьяки, пономарь), а восемнадцать — писцам, не указавшим своей принадлежности к церкви. Их мы вправе считать писцами-ремесленниками, которые в XIII в. уже определеннее называли себя «мастерами»[832].

Очень интересен и хронологический момент: на протяжении XI в книги пишутся церковниками, но в конце XI в. в Новгороде Великом возникает ремесло «книжных списателей», и дошедшие до нас книги конца XI и XII вв. принадлежат почти исключительно светским мастерам, соответствующим 72 % всех известных нам