Читать книгу - "900 дней. Блокада Ленинграда - Гаррисон Солсбери"

востоку от Ладожского озера были в беспорядке после разгрома 23-й армии. Против 7-й армии финны бросили 9 пехотных дивизий и 3 бригады – превосходство их в живой силе составляло 3 к 1. Начиная с 4 сентября они вели наступление, на следующий день захватили Олонец и к 10 сентября двинулись к реке Свирь, перерезав Кировскую железную дорогу, соединявшую Карельский фронт со страной.

2 октября в результате тяжелых боев финны заняли Петрозаводск.

К этому времени, 24 сентября, генерал Мерецков, один из лучших советских генералов, принял командование 7-й армией. Он стабилизировал фронт вдоль всего побережья Финского залива; исходя из практической целесообразности, никаких новых действий до начала советского контрнаступления в 1944 году там не предпринимали.

Вдоль реки Свирь и на прежней советско-финской границе велась теперь лишь позиционная война.

Перед нападением на Россию Гитлер поставил задачу: немцы и финны соединятся на Карельском перешейке перед последней великой сокрушительной атакой – на юг, на Москву! Задача не была выполнена и никогда потом не осуществилась. Но это станет ясно лишь впоследствии. Решающие дни еще были впереди.

Последние дни лета

Как только рассвело, поезд, на котором ехала Вера Инбер, замедлил ход и остановился. Станции поблизости не было видно. Ни самолета в небе, ни стрельбы. Тишина. Даже соседи по купе, поглощенные нескончаемым преферансом, играли тихо, незаметно. Генерал-лейтенант тихонько насвистывал, объявлял масть, а сидевший с ним рядом военный инженер постукивал трубкой по краю стола так легко, что казалось, откуда-то издалека едва доносится стук дятла. Одинокая струйка табачного дыма выплыла из дверей в коридор и смешалась там с лучами восходящего солнца.

Было так тихо, словно поезд мчался по рельсам из мягкого бархата.

Незадолго до этого она уже видела признаки войны. В Волхове два самолета летели какое-то время над поездом, по платформе к выходу строевым шагом прошел небольшой отряд морских пехотинцев, на их воинской форме в лучах восходящего солнца золотом блеснули морские якоря.

Справа и слева от рельсов, казалось, все чаще попадались ямы, заполненные водой. Вдоль телеграфных линий тоже виднелись ямы, но поменьше. Она подумала: немцы очень экономны, даже при бомбежке ничего зря не тратят, крупные бомбы – на железнодорожные пути, мелкие – на телеграфные столбы. Лес тут был выжженный взрывами, валялись вырванные с корнем деревья. Она увидела березу, кора исчерчена именами. История всей жизни, нацарапанная на белой поверхности. Но теперь дерево бессильно согнулось, наполовину сожженное, почерневшее, израненное.

Когда поезд шел мимо следующей станции, Вера Инбер прочла название, аккуратно выложенное из камней, выкрашенных белой краской, среди клумб с красными и белыми петуниями. Станция называлась Мга. Никогда раньше она о такой станции не слышала. Ей казалось, что у станций здесь усыпляющие древнерусские названия… эти названия пахнут смолой и медом сосновых и березовых лесов: Мга… Будогощь… Хвойная…

В те дни писательница Вера Кетлинская проводила большую часть времени в старом каменном доме на улице Воинова, 18, около Литейного проспекта, – до Невы оттуда рукой подать. Здесь находился ленинградский Союз писателей, она стремилась наладить помощь писателей фронту. Целая вечность прошла с того воскресенья на даче в Свирице, где она учила 10-месячного сына Сережку делать первые неверные шаги, а кто-то ворвался с новостью: война!

В последние дни августа у нее была нелегкая задача: ее осаждали просьбами о разрешении выехать из города, люди хотели получить пропуска и уехать до прихода немцев.

Паника, волнение. Нет, Вера Кетлинская не склонна была кого-нибудь винить. Ситуация действительно устрашающая, город готовится к уличным боям. У всех в памяти пример Мадрида, Лондона.

Создавались отряды, чтобы защищать город, квартал за кварталом. Из-за нехватки оружия раздавали финские ножи – охотничье оружие с длинным лезвием.

Писателей, от которых явно будет мало толку при обороне Ленинграда, она уговаривала уехать, но многие отказывались. Один из них – драматург Евгений Шварц, его пьеса «Голый король» напоминала многим ленинградцам об их собственной жизни при Сталине. (Вероятно, поэтому она осталась в архиве Шварца до конца его дней, лишь через 10 лет после смерти Сталина и через 8 лет после смерти Шварца ее наконец поставили.)

Эвакуировался Ленинградский театр комедии. Но Шварц не хотел присоединиться и сказал, что останется в своем гранитном доме № 9 по Каналу Грибоедова, что он член пожарной дружины, а жена состоит в дружине первой помощи.

Шварц не был коммунистом, но патриотом был[115]. Через несколько месяцев после начала войны он написал пьесу о том, как самолет с иностранным шпионом приземлился где-то в степи на юго-западе России. Но цензоры пьесу запретили. «Неужели вы думаете, – сказали они директору Театра комедии Николаю Акимову, – что наши границы ненадежны? Главная идея пьесы неправомерна и неправдоподобна».

Шварц вызвался помочь Вере Кетлинской. Он был рядом с ней, когда из Смольного позвонил секретарь горкома и попросил отпустить военного корреспондента, носившего форму, чтобы тот мог уехать в тыл. «Это военный вопрос, а не литературный», – сказал секретарь горкома.

«Действительно, – сухо заметил Шварц, – это вопрос военный – о том, как убежать от войны».

Корреспондент благополучно удрал в Москву, а через два дня в «Ленинградской правде» опубликовали написанную ранее статью, где он провозглашал: «Мы грудью встанем на защиту Ленинграда!»

Однажды – это было 27 августа – дверь кабинета открылась, и Вера Кетлинская увидела маленькую изящную женщину в легком пальто и кокетливой шапочке, из-под которой выбивалась копна вьющихся, слегка седеющих волос.

– Здравствуйте, – сказала женщина, – я Вера Инбер.

Она прошла по комнате, высокие каблучки звонко стучали по паркету.

Вера Кетлинская глядела на нее, как на пришельца с планеты Марс. Вере Инбер 53 года, известная московская поэтесса. Муж ее выдающийся врач, профессор Илья Давидович Страшун. Что она тут делает в Ленинграде?

– Мы с мужем приехали жить в Ленинград, – просто сказала гостья. – Не знаю, на сколько, но минимум до весны.

Может ли быть, что эта элегантная, уверенная в себе женщина не знает, на что идет, не знает, что в любой момент немцы могут ворваться на улицы Ленинграда, что город могут вскоре окружить, что он, может быть, уже окружен?

Вера Кетлинская поспешила удалить посторонних и начала с Верой Инбер доверительный разговор.

– Я все это знаю, – ответила та. – Мужу надо было выбрать – поехать в Архангельск главным врачом госпиталя или в Ленинград. Мы решили: поскольку дочка и внучка эвакуированы и поскольку мне как поэту надо быть в центре событий во время войны, то, конечно, лучше Ленинград.

– Но… – прервала ее Кетлинская.

– Я знаю, что