Читать книгу - "Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I - Александр Евгеньевич Пресняков"

милитаризмом и полицейским режимом. Но в то же время, отрекаясь от пережитков феодальной реакции, погубившей Бурбонов, он идет по пути служения развитию торгово-промышленного капитализма, интересам буржуазии. Наполеоновский режим являл образец буржуазной монархии, чуждой политической свободы, при широком развитии торговли, промышленности, просвещения под строгой опекой полицейского государства; осуществлял тот тип бюрократической монархии, который с той поры стал идеалом русской бюрократии. В этом режиме разрешались, по видимости, те противоречия, которые так осложняли внутреннюю политику Николая и приводили ее к бесплодному и мертвенному застою. Расцвет капиталистического развития промышленных сил страны оказывался согласимым с сохранением бюрократически организованного самодержавия.

Но в России внутренние отношения страны не давали хода такой эволюции – без отмены крепостного права. Усердное покровительство промышленности подрывалось слабостью внутреннего рынка, связанного крепостническими путами. Не от насыщенности его спроса, а от слабости его потребления исходил русский дореформенный империализм в поисках за внешними рынками для сбыта произведений растущей русской промышленности. Вместо углубления базы народно-хозяйственного развития освобождением трудовой массы из пут устарелого строя, русская политика пошла в сторону внешнего расширения этой базы на Среднем и Ближнем Востоке.

Охранитель «равновесия» на Западе, Николай с самого начала своего царствования повел энергичную восточную политику. Персидская и Турецкая войны 1820-х гг., завоевание Кавказа в многолетней горной борьбе, наступление в Среднюю Азию с 1830-х гг. широко развернули программу этого восточного империализма. Он ставил русские интересы в резкое противоречие с устремлением Англии, а затем и Франции к экономическому господству в азиатских странах. В то же время Россия, выступая соперницей Англии в Персии и Средней Азии, в значительной мере освобождалась от былого преобладания Англии в своем спросе на заграничные товары как развитием сухопутной торговли с континентальными странами, так, особенно, своими покровительственными тарифами. Еще недавно эксплуатируемая, подобно колониям, страна не только добивается некоторой самостоятельности в промышленном отношении, но и выступает с соперничеством, которое вызывало в Англии сильную тревогу. Все эти вопросы и отношения обусловили значительное обострение международных конфликтов на почве Ближнего Востока. Тут николаевское правительство проводило с настойчивой последовательностью тенденцию преобладания России, трактуя Турцию как страну внеевропейскую, а потому стоящую вне «европейского концерта», и отстаивало право России сводить свои счеты с нею вне воздействия западных держав.

Наступление России на Ближний Восток нарастало с развитием колонизации русского юга, с экономическим подъемом Новороссии и всей Украйны, с ростом значения черноморских торговых путей. Еще при Александре I казался близким к осуществлению план захвата Молдавии и Валахии. Покровительство России балканским славянам было закреплено в ряде договоров императора с султаном. Дунайские княжества управлялись по «органическим статутам», установленным под русским давлением. «Органический статут» такого же происхождения получила и Сербия в 1838 г. Этот термин, которым означали балканские конституции, не лишен значительности и вовсе не случаен. «Органическим статутом» заменил Николай и польскую конституцию по подавлении восстания. Так означались учредительные акты, даруемые верховной властью, «уставные грамоты», как передавали этот термин по-русски, вводимые по воле государя. Русский протекторат над придунайскими странами, конкурировавший с властью султана над ними, выражался в гарантии их строя, в подчинении русскому влиянию их правителей и в постоянном вмешательстве в их дела. Ослабление власти Оттоманской Порты над подчиненными ей областями казалось Николаю признаком близкого распада Турции. В предвидении этой неизбежной, казалось, смерти «больного человека» он укреплял свою позицию по отношению к имеющему открыться наследству. Он был уверен, что с Англией можно сговориться. Достаточно в Средней Азии разграничить сферы влияния, поддерживать равновесие и охранять спокойствие «в промежуточных странах, отделяющих владения России от владений Великобритании», и свести соперничество к соревнованию на поприще промышленности, но не вступать в борьбу из-за политического влияния, чтобы избежать столкновения двух великих держав. Как часто бывало у него в острых политических вопросах, он полагал, что можно, допуская причину, избежать следствий, а в данном случае недооценивал предостережения умного старика Веллингтона по поводу наступления в азиатские страны: «В подобных предприятиях помните всегда, что легко идти вперед, но трудно остановиться». Более дальнозоркие англичане забили в набат о русской опасности, угрожающей их индийским владениям от появления русских в Средней Азии.

Относительно ближневосточных дел проекты и предвидения николаевского правительства колебались между стремлением сохранить слабую Турцию, которая подчинялась бы русскому давлению, и ожиданием распада и раздела турецких владений. Когда восстание Мегмета-Али грозило возрождением мусульманской силы под арабским главенством, русские войска отстояли султана и поддержали пошатнувшуюся Порту за цену договора, усиливавшего русское влияние на Ближнем Востоке. Однако дважды, в 1844 г., при посещении Лондона, и в 1853 г., в беседе с английским послом в Петербурге, Николай лично обсуждал с английскими государственными деятелями возможности раздела Турции. Он серьезно думал, что вопрос этот назревает и что надо готовиться к моменту неизбежного его разрешения. В Лондоне учитывали эти откровения русского самодержца как доказательство широты его завоевательных планов и отвечали уклончиво, но все больше настораживались в опасении перед русской политикой. Упорно, шаг за шагом, добивается английское правительство от Николая признания балканских дел не особым русско-имперским вопросом, а общим делом европейских держав, в котором ни одна из них не должна действовать без соглашения с другими. Николай не только шел на эти «конвенции», которыми английские политики пытались связать самочинность его действий на Востоке, но искал и сам сближения с Англией, чтобы расстроить англо-французские соглашения. Англия, преобразованная парламентской реформой 1832 г. в страну всецелого господства торгово-промышленных интересов, следила с нараставшей тревогой за ходом восточной политики Николая, за мерами к развитию русского флота, за господством России над Дунайским речным путем, за превращением Черного моря в русское владение, а проливов – в охраняемый турками, по договорному обязательству, выход России на пути мировых сношений. Базой английского влияния на Ближнем Востоке, в противовес русскому, служила Греция. С поддержкой Англии добилась она самостоятельного политического бытия, морская и финансовая мощь Англии ставила молодую страну под властный патронат «владычицы морей». Тут роли менялись. Россия и Франция приняли участие в грекофильской политике английского правительства, чтобы ограничить роль Англии в вершении судеб балканской борьбы. Николай принял независимость Греции в программу своей политики, хотя не переставал повторять, что считает греков «бунтовщиками» против законной власти султана, не заслуживающими ни доверия, ни сочувствия. Характерно это различие в отношении к Греции и к дунайским землям. Их Николай признает самостоятельными, по существу, государствами под своим покровительством, а греческое движение расценивается им по-старому, с точки зрения легитимизма, и лишь в противовес англо-французской политике берет он его под свою опеку. Такое сплетение отношений на Ближнем Востоке вело с роковой неизбежностью к острому и решительному конфликту. Но Николай