Читать книгу - "Романтики, реформаторы, реакционеры. Русская консервативная мысль и политика в царствование Александра I - Александр Мартин"

и Негласному комитету, Стурдза обращался к Александру-идеалисту; как и они, он понял, что интерес императора к его идеям не означает готовности идти на риск ради их осуществления.

Во внутренней политике последняя декада царствования Александра представляла собой маловразумительную смесь реформистских порывов и деспотизма, которые не позволяют толком понять, как развивался консерватизм. «Либеральная» подоснова попыток реформ была ностальгической данью более счастливым дням начала его правления, а репрессии – капитуляцией перед кажущейся необходимостью. Идеологическую невыразительность этого периода демонстрирует хотя бы тот факт, что Аракчеев, слепо подчинявшийся приказам, был в одно и то же время комендантом военных поселений (в которых унижения крепостной зависимости сочетались с жесткой военной дисциплиной) и автором проекта отмены крепостного права. Консерватизм был созидателен в основном в сферах религии и образования. Голицын, Рунич, Попов, Стурдза, Филарет и другие идеологи, стремившиеся воплотить идеи Священного союза в России, отнюдь не собирались вводить в обществе военную дисциплину и создавать нацию автоматов; они надеялись вырастить поколение, которое по собственному желанию приняло бы слегка модифицированную версию старого режима.

Такова была миссия двух симбиотических организаций, давших широкие полномочия в культурной жизни России Голицыну: Российского библейского общества и «двойного министерства».

Еще 10 августа 1816 года он был назначен исполняющим должность министра народного просвещения, а 24 октября 1817 года было образовано «двойное министерство» (Министерство духовных дел и народного просвещения). Оно вобрало в себя Министерство народного просвещения и Главное управление религиозных дел иностранных исповеданий (которыми уже руководил Голицын), а также Святейший Синод. Обязанности обер-прокурора перешли при этом от Голицына к князю П. С. Мещерскому. Цель создания министерства – сделать основой жизни в России религию – совпадала с целями Библейского общества; у них было единое руководство: во главе обеих структур стоял Голицын, а секретари РБО Попов и А. И. Тургенев стали директорами департаментов министерства – народного просвещения (Попов) и духовных дел (Тургенев). Попов уже служил под началом Голицына в Синоде в 1804 году, так что у них был опыт совместной работы. В соответствии с присущим Библейскому обществу духом экуменизма статус православной церкви был низведен до равноправного с другими церквами, и Святейший синод был связан с императором только через Тургенева и Голицына [Шильдер 1897,4:10–11; Sawatsky 1976:209, 236–241,249].

«Двойное министерство», как и Библейское общество, страдало от глубоких внутренних противоречий, которые не сразу обнаружились, но в итоге привели к упразднению обоих. В широком смысле можно говорить о трех течениях в комплексе «двойное министерство» – РБО: прагматическом, православном и мистическом. Сначала прагматизм, а затем и православие были вытеснены мистицизмом. Но оказавшиеся у власти мистики не имели надежной опоры в обществе, и их положение в меняющейся политической обстановке было шатким.

Глава этой структуры князь Голицын был старым другом Александра I. В отличие от послушного исполнителя Аракчеева, он был человеком твердых убеждений, к которым иногда прислушивался император. Такт, обаяние и согласие во взглядах с Александром обеспечило его политическое долголетие. То, что оба они были «пробужденными», укрепило связь между ними, и Голицын, как и Стурдза в своих меморандумах, мог говорить открыто, потому что он сам думал так же, как и монарх. Поверхностное образование привило Голицыну, как и многим его сверстникам, приятные манеры, но не дало достаточных систематических знаний. Печальные последствия этого обнаружились в его официальной деятельности, поскольку руководство духовным ведомством и образованием, включая контроль над цензурой, требовало развитого соответствующим образом интеллекта, которого князю недоставало. В сочетании с религиозным рвением, появившимся у Голицына после его назначения в Синод (не только его табакерка, но и миска, из которой ела его собака, были украшены изображениями на религиозную тему), этот недостаток образования сыграл роковую роль в его карьере, так как свойственный мистикам туманный образ мышления сочетался в князе с закостенелым конформизмом российского чиновника. Голицын не был искушен в теологии, и его легко увлекали идеи пламенных богоискателей и мистиков вроде Юнг-Штиллинга, Баадера, Лабзина и Е. Татариновой. Его религиозные суждения не внушали доверия Р. Стурдзе, которая была тем не менее его другом; ее брат тоже был обеспокоен влиянием мистиков на князя [Мельгунов 1923: 246][475]. В области образования у него возникала та же проблема: он никогда не посещал университет и из-за недостатка светского образования поддавался воздействию обскурантистов.

Оставаясь православным христианином, Голицын вместе с тем разделял типичный для «пробужденных» взгляд на конфессиональные различия как на несущественные и стремился утвердить терпимость между церквями. На практике это приводило к тому, что правительство поощряло распространение литературы мистиков и «пробужденных» для поддержания универсального христианского духа, но запрещало прозелитизм и церковную полемику. При этом православие оказывалось в самом невыгодном положении, учитывая его традиционную роль государственной религии, но эта политика наносила также удар и по иезуитам. В светских делах цензура тоже должна была не только предотвращать подрывную деятельность, но и формировать особое отношение к жизни. Писать на темы конституционализма или крепостного права было запрещено, независимо от позиции автора по этим вопросам, поскольку, как указывает один из биографов Голицына, «литература должна была служить правительству в соответствии с преобладающим у него в данный момент настроением, быть частью вразумляющей десницы правительства и средством пропаганды» [Sawatsky 1976: 29Б-297][476]. Голицын деятельно старался формировать духовную жизнь страны, не ограничиваясь защитой трона и алтаря от критики. Поскольку вера сторонников «Пробуждения» основывалась на глубоко личном опыте, он искал дружбы этих людей (Александра и Роксандры Стурдз, Сперанского, Лабзина, Филарета и других) и с огромным доверием относился к компетентности тех, кто искренне разделял – или по крайней мере демонстрировал – эту веру [Sawatsky 1992: 7]. Тот факт, что внимание им оказывалось в первую очередь набожности, а не профессионализму и идеологии, был причиной конфликтов среди руководства «двойного министерства».

Из приближенных Голицына к числу умеренных прагматиков относились А. И. Тургенев и С. С. Уваров. Тургенев получил основательное образование в университетах Москвы и Геттингена, что по тем временам было необычно. По возвращении в Россию в 1805 году он занимал различные официальные должности и с 1810 года помогал Голицыну руководить Главным управлением духовных дел иностранных исповеданий. Работа Тургенева в качестве секретаря Библейского общества укрепила их связи, и следующим логичным шагом было назначение его главой Департамента духовных дел. Религиозные верования Тургенева были умеренными и экуменистическими; обществу священнослужителей он предпочитал компанию писателей «нового слога». Его можно было заподозрить в оппортунизме: когда его друг Вяземский усомнился во внешней преданности Тургенева религии (карьеры тогда делались большей частью на военной или гражданской службе), Тургенев отвечал, что «монастырское шампанское не