Читать книгу - "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский"

весом, если, конечно, понимал толк в деле. При закрытости судебных заседаний, куда не приглашались тяжущиеся стороны, эти стряпчие по прежней своей службе могли составить нужные бумаги, подобрать подходящие статьи закона, а главное – знали, кого и чем из судейских следует подмаслить. В «Дневнике» С. П. Жихарева такого рода делец описан весьма красноречиво: «А. Г. Харламов присоветовал мне повидаться насчет березняговского нашего дела с одним из искуснейших здешних поверенных И. Я видел этого дельца, говорил с ним, но не добился от него никакого толку. Он начал с предлинного рассуждения о том, что всякое дело имеет две стороны и почему справедливое дело может иногда показаться несправедливым и обратно; что всякий судья смотрит на обстоятельства дела с своей особой точки зрения, в чем упрекать его не должно, потому что не все люди одарены одинаковою прозорливостью и проч., и наконец повершил известною поговоркою Д. П. Трощинского: дело не в докладе, а в докладчике. Я не мог догадаться, к чему клонится все это многоречивое предисловие, тем более что просил его об одном только указании: каким образом я мог бы иметь ближайшее наблюдение за ходом нашего дела и успокоить отца… Но И. недолго оставлял меня в недоумении и довольно резко объявил, что он легко может в этом пособить мне и даже руководствовать меня в нужных случаях, если я дам ему пятьсот рублей тотчас и столько же по окончании процесса… […] Я рассказал Дмитрию Моисеевичу о разговоре моем с стряпчим И., и он, несмотря на свое хладнокровие, очень смеялся предложению его руководствовать меня в деле за 500 руб., но удивлялся, почему не запросил он гораздо более, потому что вообще стряпчие, для придания большей себе важности, имеют правилом ценить свое ходатайство сначала втридорога и после мало-помалу соглашаться на безделку, как будто из особенного участия к лицу, которое поручает им свое дело. «Как быть, – прибавил Паглиновский, – эти люди не могли бы существовать, если б время от времени не попадались им простаки, на счет которых они не только живут, но и роскошествуют» (66, II, с. 204, 210).

Публичность судебных заседаний, устный ход дела и состязательность процесса были явлением совершенно новым (новые судебные уставы были введены в 1864 г.), и громкие дела привлекали большое количество публики. Здесь, как в театре, огромную роль играло красноречие защитника и обвинителя, в качестве которого стал выступать прокурор, ранее только следивший за исполнением законов учреждениями. Ведь все сколько-нибудь серьезные дела рассматривались с участием присяжных заседателей, вердикт которых был безапелляционным. Между тем, присяжные заседатели избирались из населения, включая крестьян, законов не знали, а действовали «на основе совести и естественного понятия о справедливости». Стало быть, задачей состязавшихся сторон было воздействовать не на законопослушность заседателей, а на их чувства. Среди адвокатов выступали яркие фигуры, умевшие иногда несколькими словами воздействовать на эти чувства. О знаменитом своим красноречием адвокате Плевако рассказывали легенды. Например, будто бы на суде по делу старого священника, воровавшего деньги из церковной кружки (Святотатство! Очень серьезное преступление!), он сказал, обращаясь к присяжным, лишь две фразы; «Он всю жизнь отпускал вам ваши грехи. Так неужели же вы не отпустите ему его греха?». И под аплодисменты зала подсудимый был полностью оправдан. Адвокатские выступления печатались в газетах как самое занимательное чтение, а дамы под воздействием эмоций падали в зале суда в обморок. Но конечно, и здесь большую роль играло не только красноречие, но и импозантный внешний вид, импонирующий залу и присяжным. Современники подчеркивают этот щеголеватый, но строгий вид адвокатов как их особую примету. Публицист конца XIX в. писал: «Появляются фигуры иного рода… Самоуверенный взгляд; под мышкою изящный портфель, на носу золотой pince-nez. Это – адвокаты… Войдемте теперь на квартиру адвоката. Что, попались? Вы видите, какая мебель, бронзы, ковры, картины? Это все для вас, и вы должны заплатить за это. Перешагните в кабинет. Не правда ли, настоящий кабинет министра?» (Цит. по: 118, с. 37).

Ну и, разумеется, хороший адвокат, не только знающий законы, но и умеющий овладеть слушателями и повернуть их мнение в нужную сторону, мог получить богатую клиентуру, платившую большие гонорары. Адвокаты, как и инженеры, считались очень богатыми людьми, хотя, конечно, заработать себе репутацию, начиная с мелких дел и должности помощника присяжного поверенного, было нелегко.

Заниматься по-дилетантски литературой, искусствами, наукой – дело досужих людей. А большой досуг – удел обеспеченных людей. Те, о которых мы сейчас ведем речь, в подавляющем большинстве не владели ни имениями, ни доходными домами. Все свое время им приходилось тратить на работу. Ведь если рабочие трудились по 10–12 часов, так и инженерам и техникам на заводе ли, или на строительстве также приходилось наблюдать за работами все это время. И врачу приходилось целый день разъезжать с визитами – большие деньги требовали и большого труда. Только адвокаты имели досуг: судебные сессии проходили четыре раза в год. Не потому ли мы видим столько политических деятелей левого направления именно среди адвокатов. Достаточно назвать помощника присяжного поверенного В. И. Ульянова, правда, в самом начале карьеры бросившего юриспруденцию и на деньги партии занявшегося профессиональной революционной деятельностью, или присяжного поверенного А. Ф. Керенского. Врачам и инженерам было не до того. Мы почти не видим их в общественном движении, которое было буквально переполнено статистиками, адвокатами, журналистами, профессорами истории и философии – теми, кто не только имел хотя бы небольшой досуг, но и вплотную сталкивался с социальной несправедливостью или профессионально анализировал прошлое и настоящее. Этот взгляд на социальные и политические проблемы изнутри порождал критический взгляд на вещи.

Именно эта среда и выделила свойственное только России и неизвестное на Западе явление – интеллигенцию (Запад пользуется термином «интеллектуал» – человек, занимающийся особым, умственным родом деятельности). Это явление нашло враждебное отношение в тогдашней российской среде и сверху, и снизу. В городском простонародье с его наивным монархизмом и умственной узостью интеллигенция представлялась чем-то странным и враждебным («Если ты мужик, так и будь мужиком, а ежели барин – так и будь барином»), и люди особого, «интеллигентского» (не барского!) облика в пору общественных волнений конца XIX – начала ХХ в. нередко подвергались нападениям и избиениям городской черни. Это презрительно-враждебное отношение к интеллигенции, оппозиционной к любой власти, старательно культивировалось после революции новым, «демократическим» режимом и сохранилось до сих пор («гнилая интеллигенция»). Но и сверху «ужаснейшее слово «интеллигенция» (князь С. М. Волконский) нашло столь же враждебное отношение. «Я хорошо помню, когда оно впервые раздалось, это безобразное, выдуманное (писателем П. Д. Боборыкиным. – Л. Б.) на иностранный лад, на самом деле ни в одном иностранном языке не