Читать книгу - "Чаша жизни - Иван Алексеевич Бунин"

– Я две лошади пропил, – сказал мужик, выгребая из мешка корки, вытаскивая жилетку, коленкор, штаны и лапоть. – Я все твои хрупки, лохмотья несчастные разберу… Стой! Брюки! Это я у тебя, с деньгами справлюсь, обязательно куплю… Сколько?

Нищий подумал.

– Да я бы за два отдал…

– Трояк дам! – сказал мужик, поднимаясь, подсовывая под себя штаны и садясь на них. – Мои! А лапоть где другой? Совсем новый, – значит обязательно украл… Ну да уж лучше воровать, чем так-то, не хуже меня, сердце себе терзать вешнее время, с голоду околевать, сенцы последние раскрывать, когда последний пастух и тот при делу… Я лошадь пропил, а она, скотина-то, дороже человека сто́ит… Ай я не пахарь, не косец? А теперь пой стих, а то убью сейчас! – крикнул он. – Мне с тобой скушно!

Дрожащим, скромным, но привычным голосом нищий запел из темноты:

Жили-были братья ро́дные, Богом Христом братья сводные…

– Ах, да и своднаи! – высоко и жалостно подхватил мужик, надрываясь.

Нищий ровным церковным напевом продолжал:

Один беден-скуден, У гною-проказе…

– А другой бога-атый! – не в лад, заглушая его, со слезами в голосе подхватил мужик. – Сердитей! – крикнул он, срываясь. – Мине горе съело, у всех людей праздник, у всех людей севы, а я грызу землю, она, родимая, другую весну у меня пустуя… Подай сюда чашку, а то убью сейчас! Открой мне окошко!

И опять нищий покорно подал чашку. Потом стал отворять окно. Новое, оно забухло и долго не подавалось. Наконец подалось, распахнулось. Свежо, хорошо запахло полем. Поле было уже совсем темно, розовая заря потухала, чуть реяла над мягкой тьмой его, тихого, счастливого, оплодотворенного. Слышно было, как допевали свои самые последние песни полусонные жаворонки.

– Пой, Лазарь, пой, родный мой братец! – сказал мужик, протягивая нищему полную чашку. – Оба мы с тобой… Только что ты передо мной? Бродяга! А я рабочий человек, всех страдащих поилец-кормилец…

Он тяжело, срыву сел и опять полез в мешок.

– А это что у тебя такое? – спросил он, разглядывая коленкор, чуть порозовевший от едва уловимого света зари.

– Так… бабы подали, – сказал нищий тихо, чувствуя, что от хмеля все плывет под ним, что пора уходить и что надо как-нибудь вытянуть из-под мужика штаны.

– Как – так? Брешешь! – крикнул мужик, ударяя кулаком по столу. – Это саван! Вижу! Это гробный саван! – со слезами крикнул он, отпихнул от себя мешок и, замотав лохматой головой, заплакал. – Возгордился я на Бога! – горько сказал он, плача.

И, натуживаясь, ладно, сильно запел:

Зародила-сохранила меня мать, Непростительного! Усе муки прийзашел, Все печали прийзашел, Нигде счастья не призрел! Говорила мине мать, Приговаривала: Кабы знала-ведала, Такой чады никогда Не стерпела бы…

– Душа моя грешница, веретенница! – дико закричал он, плача, и вдруг с жутким хохотом захлопал в ладоши. – Нищий человек, отдай мне свои деньги! Я тебе насквозь знаю, я тебе насквозь чую – отдай! Знаю, что есть! Не может того быть, чтобы не было, – отдай за-ради самого Господа Бога!

И, шатаясь, поднялся, и у нищего, тоже поднявшегося, отнялись ноги от страха, заныло в ляжках. Заплаканное лицо мужика, чуть видное в сумерках, было безумно.

– Отдай! – повторил он сразу охрипшим голосом. – За-ради Царицы Небесной – отдай! Вижу, вижу – за грудь, за пельки ухватился, – значит есть, – у вас у всех есть! Отдай – тебе все равно ни к чему, ты в гробу одной ногой, а я на́век человеком стану! Отдай добром, – брат, ро́дный, не доводи до греха!

– Никак нет, – тихо и бесстрастно сказал нищий.

– Как?

– Никак нет. Двадцать лет собирал. Не решусь.

– Не отдашь? – сипло спросил мужик.

– Нет, – едва слышно, но непоколебимо сказал нищий.

Мужик долго молчал. В темноте было слышно, как у обоих стучали сердца.

– Хорошо, – с безумной покорностью проговорил мужик. – Я тебе убью. Пойду, найду камень и убью.

И, шатаясь, пошел к порогу.

Нищий, прямо стоя в темноте, широко и медленно перекрестился. А мужик, быком склонив голову, уже ходил под окнами.

Потом послышался хруст, – видно, он выдирал камень из фундамента.

И через минуту дверь снова хлопнула – и нищий вытянулся еще более.

– Остатний раз тебе говорю… – пробормотал мужик спаленными губами, подходя к нему с большим белым камнем в руках. – Брат…

Нищий молчал. Лица его не было видно. Размахнувшись левой рукой и поймав нищего за шею, мужик крепко ударил его в откачнувшееся лицо холодным камнем. Нищий рванулся назад и, падая, задевая лаптем стол, стукнулся затылком об лавку, потом об пол. И, навалившись на него, мужик стал яростно, сдавив в груди дыхание, перебивать ему камнем горло.

Через десять минут он был уже далеко в темном ровном поле. Было звездно, свежо, металлически пахло землей. Совсем трезвый, он шел так быстро и так легко, что, казалось, можно было еще сто верст пройти. Ладанку, сорванную с креста нищего, он крепко держал в кулаке. Потом вдруг швырнул в темные взметы. Глаза его стояли по-совиному, зубы были стиснуты, как клещи. Раскрытую голову, – шапку он не нашел в темноте, хотя искал долго, – обливало холодом. Она была как каменная.

Капри. 31 января. 1914

Архивное дело

Этот потешный старичок, по фамилии Фисун, состоял в нашей губернской земской управе архивариусом. Нас, его молодых сослуживцев, все потешало в нем: и то, что он архивариус, и не только не находит смешным это старомодное слово, а,