Читать книгу - "Шаман наших дней - Клименко Тимофей"

В себя Дима пришел от ведра воды, выплеснутого в лицо. Он стоял без рубахи, привязанный к столбу, и судя по боли во всем теле, солдаты оторвались на нём от души. Скосив глаза, Дима увидел у соседнего столба отца, который был избит ничуть не меньше.

- За попытку сорвать победоносное наступление армии, - грохотал голос капитана, - я назначаю каждому из них по сто ударов плетью. Васька!

Из толпы выскочил молодой казак и, скинув с себя бешмет, со свистом рассёк воздух над головой нагайкой. Другие казаки одобрительно загудели и засвистели. От первого удара Дима вздрогнул и сжал сильнее зубы, но уже после пятого не смог сдержать стон, потому что с каждым из ударов плеть рвала кожу на спине тонкими кожаными шнурками, будто когтями. А казак, словно входя во вкус или размявшись, стал бить ещё сильнее, с каждым ударом оттягивая кожу назад и срывая её со спины.

- Вот же гнида! - с чувством произнес высокий худой поручик, глядя на экзекуцию со своего чёрного как ночь коня.

- Ещё какая! - смачно плюнув в пыль согласился капитан, - на продовольственный конвой напал, когда они зерно у него брали.

- Да я не про него, я про тебя говорю! - устало покачал головой поручик, - ты с рук этих вот самых крестьян жрёшь всю свою бестолковую жизнь и их же ещё сечешь! Ты наглая зажравшаяся гнида!

Услышав такую отповедь в свой адрес, да ещё от младшего по чину, капитан выпучил глаза и потряс головой, будто прогоняя наваждение, а казак Васька, заслушавшись, промахнулся и вместо крестьянской от души протянул плетью свою собственную спину. Солдаты и казаки из первых рядов ошеломленно уставились на наглеца, а тот, словно наслаждаясь произведенным эффектом, внимательно рассматривал толпу вокруг себя с лёгкой ироничной улыбкой.

- Ты кто такой? - к капитану наконец-то вернулся дар речи, и он, подбежав к собеседнику, ткнул ему прямо в грудь пистолет. - Ты не из моего отряда! А ну говори, сволочь, кто таков!

- Убери пистолет, пока я не засунул его тебе в глотку! Я боевой офицер, вот кто я, а ты гнида тыловая! - в словах всадника было столько уверенности в себе, что капитан невольно отступил от него на шаг и опустил пистолет. - И это не твой отряд, тебе его велели довести до линии фронта. И всё. И обратно в штаб, за наградой. Так что не корчи из себя того, кем не являешься. А ты, Васька, хорош скулить как худая баба! Подумаешь, разок себя приласкал, других не жалеешь, и себя жалеть не смей! Отвязывайте мужиков от столбов, и быстро! С крестьянами воевать удумали, идиоты!

Васька часто закивал и бросился ножом разрезать верёвки, стягивающие запястья пленников. А поручик манерно поклонился капитану и, тронув поводья коня, в полной тишине поехал через деревню в сторону проезжего тракта.

Следующие несколько дней Дима провёл в бреду, лишь изредка возвращаясь в сознание. В одно из таких просветлений он узнал от отца, что после вмешательства странного поручика в отряде белых произошел небольшой бунт, во время которого офицеры отказались подчиняться штабному капитану в его самодурствах. А казаки после угрозы ареста предостерегли капитана от шальной пули красных партизан. Собственно, на этом всё и закончилось. Соседи помогли Ребровым дойти до дома, а зерно и фураж в пользу Белой армии в деревне хоть и дособирали, но уже без былого фанатизма, оставляя селянам бОльшую часть урожая. Что было ещё интересного и когда ушёл отряд, Дима не понял, потому что снова провалился в беспамятство. Ему виделась огромная, уходящая за облака ель и жаркий костёр у её основания. У костра сидел худощавый бородатый старик, грел руки, пил травяной чай и рассказывал странные истории, больше похожие на сказки. Когда-то такими историями Диму баловала бабушка, но потом отец убедил мальчика, что сказки - это ложь.

За несколько недель беспамятства Дима стал местной достопримечательностью, что очень раздражало Реброва старшего. Ведь вскоре после того, как белые ушли из деревни, туда заявился атаман Полуэктов с не очень оригинальным желанием разжиться харчами. Но узнав историю Ребровых, атаман велел своим не наглеть и показательно брать самый минимум. Сам же Ефим Полуэктов пришёл проведать больного с баночкой липового мёда и бутылью медовухи. У постели, как ему показалось, умирающего Ефим поклялся отдать все силы на борьбу за процветание крестьян родной губернии. Потом под рукоплескания своих бойцов он вручил Реброву-старшему три мешка пшеницы. В ответ на попытку отказаться от даров атаман кивнул на маузер и долго обнимал Ивана Дмитриевича, громогласно рассказывая, как он любит крестьян, и шёпотом на ухо поясняя Реброву, что будет с ним и с сыном в случае недостаточной благодарности за оказанную честь. А через несколько дней выяснилось, что все дары атаман не мудрствуя лукаво отобрал у местного попа отца Григория минут за десять до визита. Впрочем, поп принимать пшеницу обратно отказался, пояснив, что раз уж бандит принёс всё это больному, то священнику явно не к лицу отбирать пшеницу обратно.

Следующим навестить больного пришёл красный командир с надетыми крест-накрест пулеметными лентами, хоть в отряде и не было ни одного пулемета. Командир долго тряс Реброву руку, благодаря за сына, истинного борца с угнетателями и храброго революционера от сохи. В завершении же речи он вручил Ивану Дмитриевичу банку чудесного липового мёда и выразил желание видеть Дмитрия Реброва в своём отряде. В ответ на слова Реброва старшего «Только через мой труп!» большевик предъявил наган и пообещал это устроить минут через пять. Благодарил его за заботу о сыне крестьянин уже привычно горячо, как и двумя неделями ранее атамана.

А ещё через неделю зашёл отец Григорий и принес банку мёда, смеясь, что самому заносить проще, чем дожидаться крикливых посыльных с пистолетом в руке и дурью в голове. Всё это отец высказал сыну, едва тот только вернулся в сознание.

- Шуты балаганные! А мы их терпим и кормим! – вяло пожал плечами Дмитрий и скривился от боли в саднящей спине. - Глупо ждать, когда мир вокруг нас станет лучше. Нужно делать его лучше самому! Брать и делать!

- По-твоему я глуп, потому что предпочитаю не вмешиваться в чужие дурости, а стараюсь сделать мир лучше, просто уважая других и честно трудясь?

- Прости, отец, но это так. В тот момент, когда время бросает нам вызов,