Читать книгу - "Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев"

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственный порфирных скал.

Там нежила меня теней прохлада;

Я предавал мечтам свой юный ум,

И праздномыслить было мне отрада… (3, 201)

Первым стихотворением, связанным с Елизаветой Алексеевной, были «Стансы», написанные Пушкиным на французском языке не позже 1814 года. Вот их перевод в прозе Леонида Аринштейна, автора книги «Пушкин. Непричёсанная биография»:

«Видали ль вы нежную розу, любезную дочь ясного дня, когда весной, едва расцветши, она являет образ любви? Такою глазам нашим, ещё прекраснее, ныне явилась Евдокия… Но увы! ветры и бури, лютые дети Зимы, скоро заревут над нашими головами… И нет более цветов, и нет более розы! Любезная дочь любви, завянув, падает, едва расцветшая…

Евдокия! любите! Время не терпит; пользуйтесь вашими счастливыми днями!..»

Но в «Стансах» говорится о Евдокии, а не о Елизавете Алексеевне! — воскликнут многие. Да, но, по признанию самого поэта, он втайне пел Елизавету, да и не мог он открыто назвать имя желанной, которую призывал «любить!». Кого? Да уж не царя-батюшку: соперников, как показала дальнейшая жизнь поэта, он на дух не переносил, не останавливаясь ни перед их положением, ни перед их возрастом.

К этому же году относится стихотворение «Пирующие студенты»:

Друзья, досужий час настал;

Всё тихо, всё в покое;

Скорее скатерть и бокал!

Сюда, вино златое! (1, 64)

В конце 1815 года в журнале «Российский музеум» № 12 было напечатано стихотворение Пушкина «Измены». Лирический герой стихотворения — юноша, который всеми силами борется в своей душе с безнадёжной любовью к некой Елене (читайте: к Елизавете):

«Всё миновалось!

Мимо промчалось

Время любви.

Страсти мученья!

В мраке забвенья

Скрылися вы.

Так я премены

Сладость вкусил;

Гордой Елены

Цепи забыл.

Сердце, ты в воле!

Всё позабудь;

В новой сей доле

Счастливо будь…» (1, 114)

Юноша пытается заглушить свою безнадёжную любовь лёгким флиртом, но это не помогает:

Бедный певец!

Нет! не встречает

Мукам конец…

Так! до могилы

Грустен, унылый,

Крова ищи!

Всеми забытый,

Терном увитый

Цепи влачи… (1, 116)

Конечно, как утверждает Л. Аринштейн, стихотворение «Измены» может быть отнесено к Елизавете Алексеевне, но при этом не надо забывать, что к лицейским годам жизни гениального поэта относится его любовь к Наталье Кочубей, Екатерине Бакуниной, к другой Наташе — горничной фрейлины императрицы княгини Волконской. О чувствах, которые юноша испытывал к Бакуниной, есть дневниковая запись (от 29 ноября 1815 года) самого поэта:

«Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу — её не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, — сладкая минута!..»

Так любил всё-таки лицеист Пушкин супругу царя Александра I? Л. Аринштейн, изучивший эту страницу в биографии поэта, так отвечал на этот вопрос: «Его эмоциональный диапазон был чрезвычайно широк. Он мог волочиться за женщиной только потому, что ощущал её доступность. Он мог влюбиться нежно и сердечно, как, например, в лицейские годы в Наталью Кочубей и Екатерину Бакунину. Его обуревали желания и страсти („бешенство желаний“, „любовный пыл“ — выражения самого Пушкина), как, например, к Амалии Ризнич. Но он мог глубоко и беззаветно любить, отлично сознавая, что никогда не будет обладать той, кого он обожествлял в своём сердце. Одно не исключало другого».

Память сердца

С окончанием обучения Пушкин потерял возможность хоть издали полюбоваться императрицей во время прогулок её в своём садике близ Кагульского обелиска. Вспоминая эти счастливые минуты, он написал (30 марта 1819 года) «Элегию»:

Воспоминаньем упоенный,

С благоговеньем и тоской

Объемлю грозный мрамор твой,

Кагула памятник надменный.

Не смелый подвиг россиян,

Не слава, дар Екатерине,

Не задунайский великан

Меня воспламеняют ныне… (1, 380)

Далее Пушкин писал, что на создание элегии его подвигли вовсе не патриотические чувства, и оборвал стихотворение многоточием. Значит, воспоминания, «воспламенившие» сердце поэта, имели глубоко личный характер, и читатель догадывается, о ком напоминал автору элегии холодный мрамор памятника, который он был готов заключить в свои объятия[80].

Ещё в лицее Пушкин начал поэму «Руслан и Людмила» и работал над ней два последующих года, придав своей героине внешнее сходство с императрицей Елизаветой Алексеевной.

Первой обратила на это внимание Л. Кроваль[81]. Она фиксировала своё внимание на явное сходство известного портрета ещё юной Елизаветы Алексеевны (гравюра Турнера с портрета Монье), где императрица изображена возле зеркала перед вазой с цветами, и описания пушкинской Людмилы:

Увы, ни камни ожерелья,

Ни сарафан, ни перлов ряд,

Ни песни лести и веселья

Её души не веселят;

Напрасно зеркало рисует

Её красы, её наряд;

Потупя неподвижный взгляд,

Она молчит, она тоскует (4, 37).

Кроваль писала: «Елизавета Алексеевна изображена со склонённой головой на гибкой шее в ожерелье. Этот женский портрет один из красивейших в пушкинской графике. Этот образ похож на Психею, на прообраз той виньетки, которую желал Пушкин к первому изданию своих стихов».

Почти одновременно с элегией Пушкин написал стихотворение «К К. Я. Плюсковой», впервые оно было напечатано в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения» № 10 за 1819 под названием «Ответ на вызов написать стихи в честь её императорского величества государыни императрицы Елизаветы Алексеевны».

То есть молодой поэт был замечен «величавой женой» и через её фрейлину получил заказ. Александр Сергеевич исполнил высочайшее желание, но с присущим ему тогда неприятием деспотизма с первых же строк стихотворения заявил об этом:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил

И силе в гордости свободной

Кадилом лести не кадил.

Свободу лишь умея славить,

Стихами жертвуя лишь ей,

Я не рождён царей забавить

Стыдливой музою моей.

И только после этого предуведомления возможных читателей его творения Пушкин перешёл к возвеличиванию императрицы как женщины и доброго пастыря своего народа:

Но, признаюсь, под Геликоном[82],

Где Кастилийский ток шумел,

Я, вдохновенный Аполлоном,